Как мы жили в СССР

Всю эту советскую экономическую систему попытались реформировать задолго до начала перестройки. Ни отказываться от государственной собственности, ни демонтировать административную иерархию никто не пытался, однако решено было, что предприятиям надо предоставить некоторые стимулы. Следует заинтересовать их в более эффективной работе. Необходимо сделать так, чтобы некоторая часть прибыли оставалась в их распоряжении и использовалась для поощрения работников и развития производства.

Реформу начали проводить в середине 1960‑х годов. Она получила неофициальное наименование «косыгинской» в честь Алексея Николаевича Косыгина, который в то время был главой Советского правительства. О косыгинской реформе с тех пор в народе сложили мифы. Впрочем, связано мифотворчество было не столько с ее содержанием, сколько с личностью реформатора и с тем, какое положение он занимал в советском руководстве. С Брежневым у Косыгина отношения не сложились. Генсек – жизнелюб и циник – не слишком жаловал хмурого, сосредоточенного, педантичного премьера. Членам политбюро Брежнев прямо советовал ориентироваться на него, а не на Косыгина [Гришин 1996: 40]. Но, захватив таким образом полную власть, генсек разрешил премьеру проводить экономическую реформу, чтобы самому не вникать в подобные «мелочи» [Колесников 2007: 117]. В итоге имя Брежнева ассоциировали с борьбой за мир, а имя Косыгина – с расширением хозяйственной самостоятельности предприятий.

Однако так вышло, что генсек стал со временем в СССР фигурой анекдотической. Болезнь и неспособность двух слов связать без бумажки определили массовое отрицательное отношение к генеральному секретарю. Именно с ним в народе связывали обычно все беды страны. Неудивительно, что Косыгин, который в человеческом плане был полной противоположностью Брежневу [Гвишиани 2004: 103–106], автоматически привлекал к себе внимание. А то, что премьер оказался автором некой не слишком понятной реформы, повышало к нему уважение. Те, кто не жаловал Брежнева, но при этом уважал советскую систему, нашли своего героя и сформировали миф, будто косыгинская реформа могла каким-то волшебным образом исправить недостатки советской экономики без применения рынка и объективно связанных с ним трудностей.

Увы, факты из жизни Косыгина не подтверждают представлений о его способности что-либо качественным образом изменить. Премьер однозначно придерживался принципов советской экономической системы. Со свойственным ему здравым смыслом он, с одной стороны, вроде бы понимал, что нельзя с милицией гоняться за каждой бабкой, которая связала носки на продажу. Но с другой – придерживался традиционных догм, уверяя, что «выходить из тяжелейших кризисов нам позволяло плановое хозяйство, и, видимо, в ближайшее время никто ничего лучшего не придумает» [Фетисов 1997: 118].

Во второй половине 1930‑х Косыгин за пять лет прошел путь от мастера текстильной фабрики до вице-премьера. И неудивительно. В годы массовых репрессий вакансии освобождались непрерывно. Сталин выкосил всех старых управленцев и нуждался в выдвиженцах новой волны. Косыгин стал ярким представителем сталинского поколения, сравнительно прагматичного и не сильно идеологизированного, но малообразованного (по крайней мере, в вопросах эффективного функционирования экономики). После войны его самого хотели репрессировать, но Косыгин лишь много лет спустя из материалов «ленинградского дела» узнал, что собирался, оказывается, коварно передать город на Неве в лапы Финляндии [Черняев 2008: 53]. Похоже, сам Сталин спас по какой-то причине своего выдвиженца [Андриянов 2003: 124–125]. И в итоге Косыгин, пройдя сравнительно благополучный карьерный путь, не разочаровался в социализме как таковом. Он остался чисто советским хозяйственником и в рамках возможностей советской системы активно изыскивал резервы для развития страны. Так, в частности, именно его идеям и его активности мы во многом обязаны развитием нефтегазового промысла в Сибири, с которого и по сей день в значительной мере кормимся [Млечин 2005: 378].

Косыгин держал в голове кучу цифр, лично следил за решением всяких мелких вопросов и не терпел подчиненных, которые строили свою работу по-другому. Сохранились уникальные записные книжки советского премьера. В них он фиксировал для памяти даже цены на мясо, импортируемое Советским Союзом. Сравнивал, например, сколько стоит австралийская и новозеландская баранина, почем на мировом рынке говядина из Уругвая. Видимо, без главы правительства в советской экономике не решался даже мясной вопрос [Андриянов 2003: 286]. Как-то раз он должен был выступить с высокой трибуны и вдруг обнаружил, что забыл где-то очки. Пришлось читать доклад наизусть. И ничего. В отличие от Брежнева, который к концу жизни и по бумажке-то толком выступать не мог, Косыгин целый час говорил по памяти практически без ошибок [там же: 204].