Как мы жили в СССР

Хрущев и впрямь был далек от идеала. Но еще более авантюристичной и авторитарной была сталинская политика, которая заложила основы той административной системы, которую хотел реформировать Косыгин. И еще желательно вспомнить про авантюризм всей большевистской политики на проведение социалистической революции, после победы которой экономика уже не могла оставаться рыночной. Косыгинская реформа не была попыткой «подчистить» за Хрущевым. Это была попытка сотворить хоть что-то приличное из многолетнего ошибочного опыта советского хозяйственного администрирования. И то, что серьезные экономические реформы в это время осуществлялись в Венгрии и Чехословакии (где не было «страшного Хрущева», но были хозяйственные системы советского образца), показывает важность системных проблем, а не внутрипартийных разборок.

Что же вышло на деле из косыгинской реформы? По всей видимости, определенный стимул развитию хозяйства она дала, поскольку во второй половине 1960‑х советская экономика развивалась довольно быстрыми темпами [Ханин 2008: 396]. Правда, некоторые считают это лишь статистической иллюзией [Млечин 2005: 381], но производственники тех лет (например, Николай Рыжков) оценивали косыгинские начинания весьма высоко [Рыжков 1996: 45]. Впрочем, был тогда экономический рост или нет, не так уж и важно, поскольку важно качество этого роста. Ведь стимулы могли в отсутствие конкуренции приносить не только позитивные результаты. В частности, при фиксированных ценах предприятие, стремящееся выполнить план с наименьшими затратами сил, производило не то, что нужно потребителю, а то, что подороже. Дефицитные же товары так и оставались дефицитными. Более того, поскольку люди в условиях реформы стали несколько лучше зарабатывать, а дефициты не рассосались, отоваривать имевшиеся в карманах деньги становилось даже труднее. Заработки больше – товаров столько же, а значит, экономика дефицита лишь прогрессирует [Ясин 1989: 98–100]. По ориентировочным оценкам, в 1970 году примерно 20%, а в 1978 году – уже более 50% сбережений населения страны образовывалось в результате неудовлетворенного спроса населения [Лацис 2001: 162]. То есть люди не хотели сберегать деньги и готовы были их тратить на важные покупки, но хранили в сберкассах из‑за того, что в магазинах не имелось нужных им товаров.

Судя по всему, Косыгин намеревался решить проблему дефицита чисто административными мерами, строя новые заводы по производству предметов потребления [Андриянов 2003: 200]. Как показал Янош Корнаи, это все равно не решило бы проблемы, поскольку при легком доступе к деньгам дефицит активно работает на свое расширение. Но советский премьер об этом не догадывался и надеялся повысить благосостояние людей, не допуская никакого капитализма.

В принципе, с углубляющимся дефицитом можно было бороться, развивая реформу в сторону рынка, как это, скажем, в 1960–1970‑х годах было сделано в Венгрии. Однако такой динамики, скорее всего, боялся сам Косыгин. В том числе, возможно, потому, что подозревал: оставшиеся бесконтрольными директора предприятий все разворуют [Млечин 2005: 377]. А о том, чтобы бороться с воровством при помощи перехода к частной собственности, то есть посредством формирования хозяина, контролирующего работу своего завода, советскому руководителю середины 1960‑х и помыслить было страшно. У нас нет серьезных оснований для того, чтобы говорить о Косыгине как о реформаторе, способном совершить серьезный рывок вперед и качественно изменить советскую экономику. Хотя нельзя исключить и того, что торможение реформ зависело больше не от его собственного настроя, а от общей обстановки в советском политическом руководстве. Во всяком случае, Брежнев весьма скептически оценивал реформаторскую деятельность Косыгина и утверждал, что просто работать надо лучше, а не реформы проводить [Ханин 2008: 315]. Об этом же заявлял в беседе с иностранцами и секретарь ЦК КПСС Андрей Кириленко – один из наиболее близких Брежневу людей в политбюро [Брутенц 1998: 139]. Более того, косыгинский биограф отмечает, что его герой однажды приватно констатировал в беседе с чехословацким премьером Любомиром Штроугалом: «Ничего не осталось. Все рухнуло. Все работы остановлены, а реформы попали в руки людей, которые их вообще не хотят» [Андриянов 2003: 220]. Скорее всего, и впрямь дела обстояли подобным образом: реформатора окружали те, кто все останавливал. Но возможно, Косыгин, как часто бывает с людьми в подобной ситуации, лишь сохранял иллюзии о том, что, если бы ему, мол, не мешали, он мог бы совершить прорыв. В действительности же к прорыву он был не готов.