Как на духу

книгоедом, что и я, поэтому наши игры зачастую приобретали

интеллектуальный характер. Когда мы пошли в школу, Лёшу

приняли сразу во второй класс, а меня – в первый, и школь-

ные пути наши разошлись, но дворовые интересы остались.

Мы страстно увлекались книгами Дюма-старшего, и Лёша

придумал ОЮМ – Общество Юных Мушкетеров. Он получил

статус Арамиса, я – Портоса, на роль остальных двух муш-

кетеров мы искали кандидатов по всему двору. Мы пробо-

вали вовлечь в нашу затею многих ребят, но в конце концов

остались вдвоем, и Общество, получившее написанную нами

хартию и рисованную символику, просуществовало до самой

войны 1941 года.

Не всегда наши отношения были безоблачными: иногда я

находил новых друзей, иногда Лёша – и тогда я сильно ревно-

вал и злился на весь мир. У меня время от времени возникали

самые неожиданные проекты, которые я немедленно осу-

ществлял, не считаясь ни с чем. Так, я два раза убегал из дома.

Не было для этого особых причин, просто хотелось посмотреть

мир. Одну из таких затей я хорошо помню. У моего приятеля

по двору, Вовки Трубаева, был какой-то родственник в Лигово, тогдашнем пригороде Ленинграда, и он работал машинистом

1. Детство 13

на поезде. Я уговорил Вовку сбежать из дома, найти его род-

ственника, переночевать у него и оттуда уехать на паровозе

в Африку. Мне безумно хотелось в Африку – посмотреть, что

там происходит. Я сказал Вовке, что у меня много денег, кото-

рые мама собирала для покупки пианино (о занятиях музыкой я

еще напишу); этих денег должно было хватить до самой Африки.

Вовка соблазнился, я вытащил, не считая, пачку припря-

танных мамой денег – пачка была изрядная, – и мы пошли

пешком до Финляндского вокзала, а оттуда на поезде «зайцами»

(т. е. бесплатно) добрались до Лигово. Там мы долго искали дом

Вовкиного родственника, но так и не нашли. Усталые и голод-

ные, уже в сумерках, мы решили возвратиться домой. На поезде

доехали до города, потом сели на трамвай, который должен был

довезти нас до дома. Билетов, разумеется, не купили и стояли

на передней площадке. Недалеко от Невского проспекта ко мне

подошла кондуктор и потребовала билет. Я испугался и прямо

с подножки прыгнул наружу. Я еще не умел прыгать с трамвая

и на трамвай на ходу (позднее я научился это делать) и прыгнул

против хода трамвая – упал, сильно ударился, но вскочил и, размазывая сопли и слезы, побежал на тротуар. Добравшись

до дома, я обнаружил маму в истерике. Она уже обегала все

окрестности и даже заявила о пропаже сына в милицию. Мне

крепко досталось от нее в этот раз, но деньги в полном объеме я

тайком возвратил на прежнее место.

Были и другие приключения подобного рода, когда я дей-

ствовал под влиянием минутного порыва, не обращая внима-

ния на опасность. Так, мы с ребятами из моего класса иногда

сбегали с уроков и бродили по близлежащим переулкам, а

иногда заходили на далекую и неизвестную нам территорию.

Помню, как мы расщепляли рублевую бумажку на две поло-

винки – лицевую часть и реверс по отдельности, – склады-

вали одну из сторон и расплачивались за какую-нибудь мелкую

покупку сложенной бумажкой. И у нас получалось: мы приоб-

ретали и покупку, и еще сдачу мелочью. Потом быстро убегали

от ларька. Это было сопряжено с опасностью, и именно это

меня привлекало.

Помню еще езду на трамваях по Загородному проспекту: либо на подножках, либо на так называемой «колбасе»

14

Соломоник А.Б. Как на духу

(в конце вагона торчала сцепка, на которой мы стояли, дер-

жась за шланг, тоже выступавший из вагона). Мы часто запры-

гивали и выпрыгивали из трамвая на ходу. Это считалось при-

знаком мужества, и я охотно принимал участие в этой игре, хотя был толст и неуклюж. Меня иногда дразнили «толстый, жирный, поезд пассажирный». Я сильно переживал по этому

поводу и пытался развеять репутацию неловкого толстяка уча-

стием в разных опасных начинаниях. Любопытно отметить, что Лёша участия в таких проказах не принимал. Во всяком

случае, я такого не припоминаю. Может быть потому, что ему

не надо было утверждать себя в глазах других ребят, а я чув-

ствовал такую потребность, то ли из-за моего имени и еврей-

ства, то ли, чтобы показать, что я смелый, несмотря на пол-

ноту. Потребность самоутверждения во многом сократилась

с отъездом из России, но полностью не исчезла до сих пор.

Многие мои поступки можно объяснить желанием показать

себя, доказать, что я свой парень и не хуже других.

Толстым же я был потому, что мама кормила меня, что назы-

вается, «на убой». Она действовала так под влиянием страха, что

у меня есть склонность к туберкулезу (как-то у меня пошла гор-

лом кровь, и она запаниковала). Тогда это было частым и очень

опасным заболеванием, а она, будучи врачом, хорошо понимала

нависшую надо мной опасность. Она постоянно давала мне

пить рыбий жир, который я с отвращением глотал, и постоянно

впихивала в меня разную пищу, которую я с такой же настой-

чивостью отвергал. На мои жалобы, что я толст, она постоянно

отвечала, что такова моя «конституция». Впоследствии Лёша

мне рассказал, что она просила его маму кормить меня за их

столом, ибо я съедал все, что они ели, и съедал охотно. Сама она