Как написать Хороший текст. Главные лекции

Родион Березов как раз-таки и был одним из этих нуждающихся. Пытаясь помочь ему, Александра Львовна подняла всех, кого только можно: вертолетчика Игоря Сикорского, создателя телевидения Владимира Зворыкина и массу других русских людей. Деньги были собраны, оставалось найти высокопоставленного американского чиновника. Таким чиновником оказался сенатор и будущий президент Джон Кеннеди. Он взял это дело на карандаш, остановил процесс депортации, а некоторое время спустя спас Родиона Березова и всю вторую волну русской эмиграции, проведя через Конгресс закон о том, что эмигранты, сознавшиеся в подделке документов, не подлежат наказанию и депортации, поскольку вопрос в 40-е годы стоял об угрозе их жизни.

Родион Березов был спасен, и сам прецедент, обнаживший нравственное заболевание общества 40–50-х годов, был назван «березовской болезнью».

Случай Родиона Березова далеко не единственный. В отличие от первой эмиграции (беженцев от Октябрьской революции), во второй волне было не так много талантливых поэтов, но некоторые все же были. Одного из них звали Николай Николаевич Моршен. В середине 90-х годов я имел счастье познакомиться с ним. Мне очень хотелось застать эту категорию людей, записать их голоса на пленку, получить тот рассказ, которой англичане называют «из пасти лошади».

Николай Николаевич жил в городке Монтерей, известном тем, что там находилась военная школа переводчиков, где он преподавал русский язык в течение многих лет. При этом ни в каких политических или общественных организациях Моршен не состоял, а жил анахоретом, писал стихи и посылал их по почте в издательства и журналы. Из своего медвежьего угла, из своего Монтерея, он практически не выезжал, и я понял, что придется ехать самому.

Я позвонил ему из Европы, чтобы договориться о дате моего визита.

– Приезжайте. Спокойно. Я всегда здесь. Если я не подхожу к телефону, значит, плаваю на каноэ по калифорнийским речкам и ловлю рыбу. Рыба вас ждет. Вы водку пьете?

Я отвечаю:

– Кто ж не пьет водку?

– Ну и отлично, приезжайте.

И вот я приехал туда.

Жил Моршен удивительно просто. Чтобы оценить простоту его быта, надо понимать, что Монтерей – это одно из самых дорогих мест на побережье. Там располагаются виллы многих знаменитостей, там великолепные поля для гольфа, а у причала стоят дорогие яхты. На фоне всего этого великолепия жилище Моршена напоминало украинскую мазанку. Мелом или известкой обмазанные стены, ни одной книги в доме, ни одного буфета. Посуду он, по-моему, держал в коробках из-под бананов или в чем-то подобном. Это опрощение быта, этот уход от живой реальности, от материальных благ был настолько вычурным, что уже попахивал, так сказать, переходом в иное состояние рассудка.

И вот мы начали разговор.

– Уберите магнитофон, – сказал он, – уберите. Я не буду отвечать на магнитофон. Я вам все расскажу, но я ничего не буду записывать.

– Ну, Николай Николаевич, я же на радио работаю, – взмолился я. – Ну как я могу пересказывать ваши слова? Мне голос нужен. Вы пишете стихи, вы русский поэт, и у вас будут русские слушатели. Вы никогда не выступали по радио?

– Практически никогда. В 50-е, кажется, для «Голоса Америки» что-то я рассказывал, а с тех пор нет, я дал обет…

– Я к вам приехал из другой части света. Смилуйтесь!

– Не, не, я не буду…

– Ну, хорошо, а стихи мне можете прочесть?

– Стихи? Да нет, что-то и стихи не хочется.

– А знаете, – сказал я ему, и не соврал, – когда моему сыну было пять лет, я ему читал одно ваше стихотворение, и оно ему страшно нравилось. Может, прочтете для него?

– Для сына – прочту.

– Прекрасно, – сказал я.

И я включил магнитофон. Это единственная в мире запись, где Моршен читает это стихотворение. Оно простенькое, понятно, что приглянулось в нем пятилетнему ребенку.

ПО ТРОПИНКЕ, ПО ЛЕСНОЙ
ДВА СОЛДАТА ШЛИ ВЕСНОЙ.
ИХ УБИЛИ, ИХ ЗАРЫЛИ
ПОД ЗЕЛЕНОЮ СОСНОЙ.

КТО УБИЛ И ПОЧЕМУ —
НЕ ИЗВЕСТНО НИКОМУ —
НИ РОДНОМУ, НИ ЧУЖОМУ,
РАЗВЕ БОГУ ОДНОМУ.

ЧЕРЕЗ ГОД ЛИ, ЧЕРЕЗ ДВА
ПРОРАСТЕТ КРУГОМ ТРАВА.
ВСЕ ПРИКРОЕТ, ПРИПОКОИТ,
ПРИГОЛУБИТ ТРЫНЬ-ТРАВА.

НА ОПУШКЕ, НА ЛЕСНОЙ
ЗАПОЕТ ГАРМОНЬ ВЕСНОЙ:
СЛЫШУ, СЛЫШУ, СЛЫШУ ЗВУКИ,
ЗВУКИ ПОЛЬКИ НЕЗЕМНОЙ.

Я знал и другие стихи Моршена и тоже попросил его их почитать. Его тянуло к той эпохе, которую он не прожил, к эпохе литературного модернизма. У американцев есть специальное слово для присуждения премий за какие-то ничтожные литературные достижения в школе. Тебе дают грамоту, где написано «wordsmith»; то есть ты – словесный кузнец, кузнец слов. Вот Моршен тяготел к такому «вордсмитству».