Как настоящий мужчина

…Дядя поехал в Манилу на провозглашение республики, когда же вернулся в Ремедиос, у него вновь поднялась температура. Он так и не поправился. Доктор сказал, что это воспаление легких. Перед смертью он звал тебя, просил напомнить о той вещи, которую он хотел, чтобы ты привез с собой в Ремедиос. Я не знаю, о чем идет речь, но думаю, что это очень важно. После того как он напомнил об этом, он взял меня за руку и сказал, что очень меня любит…

Слезы вновь залили глаза. Вдруг на мое плечо легла теплая рука. Это была тетя Салли. Я отдал ей письмо.

Через минуту она молча обняла меня.

— Я позвоню дяде в панситерий, — почти шепотом сказала она. — Он должен немедленно узнать об этом.

Тетя ушла, а я остался в кровати и продолжал плакать, вытирая слезы руками. Наконец я поднялся и пошел к окошку. Небо было в тучах, но они не несли с собой дождь. Дул мягкий ветер, с Гудзона доносились гудки пароходов.

Я закрыл глаза и почувствовал прохладу речного ветерка. В памяти возникло лицо дяди Сиано. Он говорил: «Не забудь о том, что я просил привезти с собой в Ремедиос опыт, который дороже всех американских денег».

Я открыл глаза и отошел от окна. Тетя Салли только что закончила разговор с дядей. Руки ее нервно вздрагивали, она даже чуть не уронила телефонную трубку.

— О чем тебя просил дядя Сиано, Крис?

Я глубоко вздохнул и сказал четко и торжественно:

— О самой важной вещи в Америке, тетушка.

Тетя Салли выглядела осунувшейся, на лбу резко выступили морщины, глаза смотрели как-то туманно, помада на губах почти вся стерлась.

— Если для этого тебе нужны деньги, — она нежно тронула меня за руку, — не стесняйся, скажи.

Я попытался улыбнуться и покачал головой. Я отвернулся от тети Салли и вновь горько расплакался.

ГЛАВА 18

МАБУХАЙ, РОДИНА!

Письмо от отца пришло спустя несколько дней после тетушкиного. Он писал:

Сынок, ты мне очень нужен сейчас. Я потерял помощника, а работать одному очень тяжело. Постарайся приехать как можно скорее.

В этот момент в доме я оказался один. Тетя Салли и дядя Пит были заняты в панситерии. Неожиданно по комнате пронесся холодный порыв ветра, я вздрогнул, мне почудилось, будто кто-то крикнул: «А вот и я!»

Стояла удивительная тишина, даже звуков радио не было слышно. Дети итальянцев, что жили под нами, видимо, уснули, а необычайно крупная девушка-негритянка, мывшая лестницу и всегда напевавшая «Греми, Джордан, греми», ушла уже домой.

От нового порыва ветра мне стало зябко; я пошел закрыть окно поплотнее и до отказа открутил кран батареи, однако она не стала теплее. Я понял: дело не в погоде. Действительно, вскоре я покрылся потом, холодным потом.

Я сразу оделся и ушел к Эдди. Дверь он открыл сам и повел к себе в комнату. Из гостиной неслись нежные звуки гитары, словно из приглушенного радио, но вот раздался женский голос. Я догадался, что это мама Эдди.

— У тебя что-нибудь произошло? — спросил Эдди.

— Да.

— Садись.

Я присел на кровать, а он на стул возле письменного стола. Комнату освещал мягкий свет бра. Около лампы виднелся календарь с портретом девушки.

— Бросаю школу и возвращаюсь в баррио, — начал я, затем рассказал о смерти дяди Сиано, о плотине, о земле, о том, как отцу стало трудно одному.

— Печальные вести, — произнес Эдди. — Я буду скучать без тебя, очень скучать.

Мы помолчали. Из гостиной продолжало доноситься пение. Эдди поднялся, чтобы прикрыть дверь, но я перехватил его на полдороге:

— Не надо, мне нравится песня, кажется, будто я уже дома.

Эдди кивнул:

— Опять отец…

— Понимаю.

— Вчера его уволили с работы. Он пришел рано и заявил, что уезжает во Флориду; считает, что скоро туда соберутся все миллионеры, потом он вернется домой, привезет кучу денег, и мы вновь заживем счастливо.

— Эдди! — сказал я, вспомнив о дяде Сиано и его совете. — Неужели ты действительно уверен, что счастье могут дать только деньги?

— Не знаю, — ответил Эдди и положил ноги на коричневый стул перед собой, — но так было всегда, всю жизнь. Когда я был еще маленьким, отец всегда говорил: «Эдди, будь послушным, дам тебе доллар», или: «Пойдешь с мамой на мессу — получишь четверть доллара». А вот еще: «Поцелуй меня, Эдди, и получишь десять центов!» Так было всегда, Крис. Всегда.