Как ни крутись

Александр снова бросил на Ласточкина беглый взгляд и усмехнулся.

– А что же вы будете делать, когда в результате ваших перемен к власти придет Гитлер?

– Буду выбирать заново, – раскраснелся Николай.

– Но зачем? Объясните мне, зачем нужно будет пережить кровь и хаос и принять этот выбор, если можно ничего не менять. Ваша жена всем довольна? Спросите-ка её, хочет ли она теперь что-нибудь менять? Вряд ли. Вы думаете, другая власть будет уважать вас так же, как нынешняя? Сейчас вы известный политолог, а я напомню вам, что вы даже не защитили еще и кандидатской. Что ждёт вас при новой вашей выбранной вами власти?

Александр как-то странно, зло и страшно рассмеялся.

– Нет, дорогой мой Николай, – продолжил он. – Никто не будет заботиться о вас так, как сейчас. И поэтому, только представьте себе на минутку, будто вы хотите сохранить всё хорошее, что есть сейчас, как бы вы при помощи выборов добились бы того, чтобы стопроцентно победила правящая верхушка? А? Какова задачка? И чтобы демократия, и чтобы регулируемая, и чтобы народу нравилось?

– Очень просто, – рассмеялся Ласточкин. – Зачистка конкурентного поля. Легальное физическое устранение несогласных.

– О! – Александр аж присвистнул. – А поподробнее?

– Ну, если пофантазировать, то можно представить необходимость введения жёсткого периода предвыборной гонки. То есть сначала всё как обычно: споры, грязь, обвинения, листовки, газеты, теледебаты… А дальше – горячая фаза. В течение, ну, скажем, недели, объявляется введение чрезвычайной ситуации. В это время любой кандидат в депутаты может убить любого кандидата в депутаты. Убийца в этом случае, если он действующий кандидат в депутаты, не подлежит наказанию, так как его действия приравниваются, я не знаю терминов, ну как бы приравниваются к необходимости в выживании и не подлежат осуждению. А убитый им кандидат считается, скажем, жертвой свободной конкуренции, что-то вроде побочного эффекта от предвыборной гонки. Семье убитого выплачивается хорошая компенсация. Убивший продолжает участие в борьбе за кресло кандидата. При этом народ голосует не один какой-то день, а всю неделю. И результаты не скрываются. Они видны всем. Например, условный кандидат Иванов видит, что условный кандидат Сидоров опережает его по количеству голосов, значит, делает вывод Иванов, если устранить конкурента, то можно победить в гонке. Среди выживших несомненно побеждает тот, кто набрал большее количество голосов. При этом, полагаю, надо сделать платными бюллетени для электората, раз они не хотят голосовать бесплатно, пусть платят. Как только услуга потребует денег из их кармана, люди тут же начнут внимательнее относиться к происходящему. При этом стоит ввести штраф за неучастие в выборном процессе, примерно как бытовавший во времена оные налог на бездетность. Так решаются все три вопроса: у народа – зрелище, у государства – реальные демократические выборы, население голосует в количестве девяносто девять целых девять десятых процента.

– Гениально! – рассмеялся Александр.

Что-то недоброе почудилось в этом смехе Ласточкину. Было непохоже, что Александр воспринял фантазию как шутку.

***

Несколько ночей Ласточкин ворочался в постели, наматывая на себя край простыни и раздражая жену. Через неделю он был на приёме у декана. Декан, закрыв двери даже не то, чтобы сказал, а знаками почти и полушёпотом дал понять, что эти два приятеля направлены для наблюдения за Ласточкиным «с самого с верху». И, в некотором смысле, судьба и института, и декана теперь напрямую зависит от Ласточкина.

– Ты же не хочешь, чтобы меня уволили? – жалостливо заглянул декан в глаза аспиранту.

– А при чём тут я? Я про вас ничего плохого не говорил.

– Ты, может, и не говорил. А сказать мог бы, что-нибудь хорошее, ведь мог бы, согласись, Коля. Ведь кто тебе в работе над диссертацией помогает, кто тебе премию выбил? А, Коля? Что ж, не заслужил твой руководитель пары добрых слов?

– Иван Сергеевич! – удивился Ласточкин. – Да мы про вас вообще не говорим. Но я, при случае, скажу, обещаю.

– Да, надо бы, Коля, так было бы по-человечески, – похлопал декан его по плечу. – Ну, иди, Николай.

Ласточкин, обескураженный, вышел из кабинета, пытаясь вспомнить, чем это Иван Сергеевич помогал ему в работе над диссертацией. На ум ничего не приходило, а всё же Ласточкин чувствовал себя очень обязанным Ивану Сергеевичу.

Беседа с деканом не смогла развеять тревожного состояния Ласточкина. В голове крутился один вопрос: почему Александр вдруг так посмотрел на него. Что такого сказал тогда Николай. Наоборот, беспокойство Ласточкина только усилилось: ведь, если эти два товарища совсем не приятели Николаю, восхищённые его научным трудом, а самые обычные два шпика, следящие за тем, чтобы гениальные мысли аспиранта не достались кому-то, кто мог бы использовать их против системы, то Ласточкин тогда в бане наговорил себе на высшую меру.

«Вот балбес! – почти взвыл Ласточкин. – Как же всё это оказалось пошло и банально. А я, тупица, поверил, что кому-то интересен. Что же я там с ними говорил, ведь сболтнуть мог, что угодно!»