Как переучредить Россию? Очерки заблудившейся революции

Выросший из глубин народнического движения и перемоловший в себе как русское западничество, так и русское славянофильство, большевизм стал «деятельным национализмом», нацеленным не столько на сохранение традиционных основ, сколько на их разрушение в интересах развития. В этом смысле вообще первым русским большевиком можно было бы считать Петра I, недаром в большевистской концепции русской истории ему всегда отводилось такое почетное место. Эта скрытая националистическая природа большевизма, едва заметная при Ленине, стала доминирующей и откровенной при Сталине и, по сути, единственной при всех последующих вождях, когда, кроме «голого национализма», слегка припудренного коммунистической риторикой, ничего специфического в русском большевизме уже не осталось. Стоит заметить, что этническая принадлежность тех, кто внес наибольший вклад в переформатирование большевизма в национал-большевизм, никогда не имела принципиального значения. Как тонко отметил Ленин, реагируя на «турбонационализм» Дзержинского и Сталина, обрусевшие представители иных народов в партии всегда отличались особой приверженностью к великорусскому шовинизму.

Сказанное выше не должно вызывать особых возражений, так как тезис о том, что русский большевизм является не более чем извращенной формой национальной идеи, вот уже более ста лет развивается русской философской мыслью, и ничего принципиально нового я от себя к ранее сказанному великими умами прошлого века не добавил. Сложности возникают с оценкой того, что произошло недавно, после распада СССР. Здесь придется пройти по целине, так как судьбой большевизма в этот период мало кто интересовался.

Есть мнение, что с крахом СССР большевизм вообще закончился и тема сама себя исчерпала. На мой взгляд, это мнение глубоко ошибочно. Большевизм не исчез с распадом СССР, а превратился в своеобразный и крайне неустойчивый «идеологический изотоп», который тут же стал стремительно распадаться на диковинные «продукты полураспада». Многие из них (вроде доминирующей сегодня версии национал-большевизма) оказались гораздо более токсичными, чем первоначальный «штамм». Впрочем, и между самими новыми штаммами различие в токсичности оказалось весьма существенным.

Если быть точным, то надлом большевизма и, как следствие, начало его разложения на составные части случились задолго до краха СССР – еще в «золотой век» брежневского застоя. К тому моменту большевизм не просто выродился в скучную бессодержательную догму наподобие «самодержавия – православия – народности», но и фактически распался на две версии русского национализма, одной из которых суждено было впоследствии победить, а другой – «уйти в подполье».

Первая версия брала за основу «советского человека» и описывала политическую модель, которая со временем могла развернуться в современную нацию-государство, выстроенную вокруг гражданственности как центрального политического института. Эту версию русского национализма, повернутую лицом в будущее, т. е. в трансформацию «советской империи» в национальное правовое государство на базе русской политической народности, исповедовали партийные реформаторы.

Вторая версия брала за основу «русского человека» и описывала политическую модель, которая могла развернуться только в новое тоталитарное государство, в основании которого вместо теории классового превосходства лежит теория национального превосходства. Эту версию русского национализма, устремленную в далекое прошлое, развивали партийные консерваторы, и в первую очередь – представители так называемой «русской партии» в ЦК. Они опирались на поддержку значительной части околопартийной творческой интеллигенции (писатели-деревенщики и пр.).

Интересно, что аналогичное разделение наблюдалось и в диссидентской, т. е. антикоммунистической среде. В ней тоже отчетливо обозначились два крыла: сахаровское, ставившее во главу угла гражданственность, и солженицынское, ставившее во главу угла русскость. Идейная связь, прослеживаемая между современным национал-большевизмом и сталинизмом в одном флаконе с философией Солженицына, не является дурной шуткой истории, а вполне себе закономерна.

Мы привыкли воспринимать Горбачева и Ельцина как две стороны одной либеральной медали. Конфликт между ними обычно низводится до уровня банальной борьбы за власть между людьми, которые, по существу, являются если не политическими единомышленниками, то уж никак не идеологическими противниками. В лучшем случае говорят о разных подходах к методам и темпам преобразования, в глубине души все равно имея в виду персональный конфликт как истинный триггер противостояния. Однако смотреть надо не на личности, а на политические и исторические силы, фронтлайнерами которых они вольно, а чаще всего невольно стали.