Как переучредить Россию? Очерки заблудившейся революции

Путин перезапустил Россию, открыв задвижку плотины. В образовавшуюся щель хлынуло движение, для которого он скорее ширма, чем настоящий лидер. У этого потока две собственные составляющие, два центра притяжения.

Мы привыкли к прочному союзу Путина с охранительно-консервативными элитами, предел политических устремлений которых «держать и не пущать». Стоит лишь подумать об этом, и пробивающий толщу истории, угодный всем ее временам образ Победоносцева-Патрушева, простирающего над Россией свои совиные крыла, возникает перед нашими глазами. Но оказалось, что у силовиков-охранителей в пропутинских элитах были достойные конкуренты. Ими стали не толстосумы с Рублевки и не питерские бандиты (и тех и других на самом деле из реальной власти выдавили), а аппаратные «белые воротнички», служивые люди, «серые мыши» – относительно молодые, амбициозные технократы-государственники, сделавшие ставку на власть как на рычаг, с помощью которого они смогут перевернуть не только Россию, но и весь мир. Им мало было сохранить, им нужно было изменить.

Появление этой касты высоколобых снобов, одной ногой стоящих в СССР, а второй – в Китае, который они считают для себя примером того, «как все могло бы быть хорошо, если бы Горби был с яйцами», многие сочтут исторической случайностью. В действительности она является всего лишь «аппаратно-бюрократической» выжимкой русского большевизма, его, так сказать, сухим экстрактом, тем, что в итоге осталось через сто лет от некогда мощного идейного и социального движения. Родословная у этой когорты подходящая: в значительной степени в ней представлены наследники последней генерации советской управленческой элиты, внуки и правнуки старых большевиков.

Наследники, в отличие от своих яростных, но дремучих «прародителей», оказались достаточно сильно, хотя и поверхностно европеизированы. Они «повернуты» на «прогрессивных» управленческих алгоритмах, системном анализе, цифровых технологиях, big data и прочей «политической механике», которая заменила им диалектику настоящей политики. Но успеха эти «политические тихушники» добились не благодаря своей приверженности модным технологиям. На поверхность политической жизни страны их вынесло то, что все они были убежденными националистами-государственниками, обладавшими отсутствовавшей у силовиков богатой фантазией.

Аппаратчики со Старой площади смогли дать Путину то, что так и не смог родить за двадцать лет «коллективный Патрушев», – перспективную национальную идею. Такой идеей стало насилие как метод управления и способ самосохранения. Но новый «русский мир» сложился не вокруг примитивного кулака, как многие ожидали, а вокруг вычурной националистической идеи, которая и стала заправкой для путинской революции. Но чтобы идея зацвела и начала плодоносить, ее нужно было высадить в подходящую почву. Оказалось, что почва в России для такого рода идей была хорошо унавожена.

В принципе все могло случиться значительно раньше. И про суверенитет, и про многополярный мир, и про «майдан» все было достаточно четко сказано. Тысячи кремлевских и околокремлевских аппаратчиков ткали полотно для реинкарнации русского национал-большевизма. Витиевато красил Сурков, академически тонко ретушировал Караганов, методично штриховал Кириенко. Но, как сказал бы Лопе де Вега, «все это было и умно, и глупо». А главное – пресно, без соли и перца. И в таком виде, конечно, политически совершенно бесполезно. Кто-то должен был сказать: «Махмуд, поджигай!»[111]

В это время совсем рядом с Кремлем, в постсоветском андеграунде, прокисали «конкурирующие фирмы», так сказать, наследники «обиженных советских родов», не вписавшихся в новое время и опоздавших к раздаче. Там было с миру по нитке: непонятые еще при Брежневе гумилевцы, разочарованные Горбачевым методологи, экзотические, но прям всамделишные русские фашисты, презентующие себя самыми политически честными лимоновцы, замшелые недобитые сталинисты, полвека ждавшие своего счастья, и прочая политическая шелуха. Гонимые и местами давимые, они вынуждены были идеологически спариваться между собой, порождая чудовищные парадоксальные идиологемы вроде «православного чекизма».

На фоне деградирующего, разваливающегося под тяжестью собственной коррупции государства это жуткое идейное месиво активно размножалось, непрерывно при этом мутируя. В общем, нет ничего удивительного, что сон разума нации порождает идеологических чудовищ – свято место пусто не бывает. К началу 2010-х весь этот паноптикум, к которому почти никто всерьез не относился, оформился в нечто вроде катакомбной церкви.