Как Петербург научился себя изучать

В книге «Быль и миф Петербурга» Анциферов утверждает, что Пушкин в конечном счете встал на сторону апологетов Петра I. Несмотря на все сомнения поэта по поводу царя «как человека», несмотря на его осознание того, что «Петр І презирал человечество, может быть, более, чем Наполеон», Пушкин нашел в Петре «творящий дух, беспощадный и грозный», который «вознесен и удостоен апофеоза» [Анциферов 1991а: 63]. В «Медном всаднике» Пушкин, успешно сочетая миф о земном боге и легенду о хаосе, придал, по словам Анциферова, повествовательную форму позитивным мифологическим элементам, давно присутствующим в народном сознании. Пушкин написал эпическую поэму, обновив жанр Вергилия в соответствии с постренессансным мироощущением, включив веру в достоинство и силу человечества. «Медный всадник», утверждает Анциферов в работе «Быль и миф Петербурга», представляет собой «петербургскую мистерию» с четырьмя персонажами:

Петр – заменяющийся позднее Медным Всадником, творческий и охраняющий дух – Космократор; Нева – водная стихия, безликий хаос. Петербург – сотворенный мир. Все действующие лица старого мифа. Наряду с ними выведено новое лицо, созданное проблемой о человеке-самоцели – Евгений – жертва, постоянно приносимая историей во имя неведомых ей целей коллективного сверхличного начала [Анциферов 1991а: 65].

Каждый персонаж, отмечает Анциферов, набросан «отвлеченными, призрачными» мазками кисти, лишен всех личных черт, как диктуют условности мифа. Петр I, например, к замешательству цензоров XIX века, предстал не реальным самодержцем, а скорее обожествленным, «превратившимся в кумира, вокруг которого совершается мистерия» [Анциферов 1991а: 62–63].

Такое прочтение поэмы Пушкина и ее связь с мифами и историей, возможно, кажутся немного обременительными для образовательного путешествия. Действительно, Анциферов несколько упрощает концепции, когда переходит от своего длинного вступительного заявления о значении пушкинского текста и начинает описывать саму экскурсию. В целом, однако, его работа содержит поразительный объем аналитического материала. Маршрут, который предлагает автор, включает четыре остановки, по одной для каждого из персонажей поэмы. Первая – это снова галерея Исаакиевского собора, и экскурсовод фокусируется на самом Санкт-Петербурге. Цитируя отрывки из введения к поэме Пушкина, Анциферов подчеркивает темные, хаотичные образы, используемые для описания первоначальной дикой природы, а затем внезапную смену тона, сопровождающую появление творца: «гармоничность, пышность и яркость» заполняют пейзаж [Анциферов 1991а: 67]. Тщательно сравнив описание Пушкина с реальной панорамой, видимой группой, Анциферов переходит к рассмотрению тех аспектов перспективы, которые подтверждают, что рост Санкт-Петербурга был запланированным, а не спонтанным, и, следовательно, поддерживают миф о «чудотворном строителе», лично руководившем созданием мегаполиса [Анциферов 1991а: 68]. Он отмечает, что, хотя оно вовсе не было иррациональным, решение Петра I построить город в устье реки Невы было в некотором смысле принято «наперекор стихиям». Петербург, рассказывает нам Анциферов, «создается, как антитеза окружающей природе, как вызов ей. Пусть под его площадями, улицами, каналами “хаос шевелится”, он сам весь из спокойных прямых линий, из твердого устойчивого камня, четкий, строгий и царственный…» [Анциферов 1991а: 68–69].

Вторую остановку Анциферов делает на гранитной набережной у Адмиралтейства, и она сосредоточена на реке. Наводнения, отмечает он, преследовали город с момента его создания. С каждым последующим наводнением население все больше склонялось к тому, чтобы считать воду естественным врагом города, ответственным за множество бед, включая внезапную смерть самого Петра I: ходили слухи, что царь простудился, пытаясь спасти других от утопления во время шторма. Такие популярные представления, утверждает Анциферов, являются частью предыстории поэмы Пушкина. Используя цитаты из нее, он реконструирует видение поэтом враждебной реки, сосредоточив внимание на ритме и звуковых эффектах. Зимний дворец, сам захваченный «беспокойным движением барокко», возникает из стихов Пушкина, как остров, омываемый бурной водой [Анциферов 1991а: 72–73]. Александр I стоит на балконе, наблюдая за природным хаосом, – современный царь, капитулирующий перед стихией. Его присутствие контрастирует со сверхчеловеческой силой Петра I.