Как Петербург научился себя изучать

Когда группа приближается к дому Лобановых-Ростовских, Анциферов представляет третьего персонажа поэмы – Евгения. Переходя от литературного пейзажа к реальному, Анциферов описывает местность во время великого наводнения 1824 года: Исаакиевский собор все еще в строительных лесах, Сенат и Синод еще не построены, и Евгений, сидящий на своем льве, отчаянно смотрит на Васильевский остров:

Между двумя борющимися силами: безликого хаоса водной пучины – начала разрушительного – и сверхличного гения, определяющего судьбы народов, – начала творческого – отдельный человек с его мечтой о личном счастье утрачивает всякую историческую реальность.

И нам, стоящим здесь на ступенях портика, когда-то «нового дома», между «львов сторожевых», Евгений кажется далеким призраком. Но его трагическая судьба и связанная с ней общечеловеческая проблема не только не утратили своего значения, но приобрели, среди великих событий нашего грозного времени, небывалую остроту [Анциферов 1991а: 77].

Многое изменилось со времен Пушкина. Движение заполонило улицы, и деревья заполнили всю площадь, закрывая нам вид на нее, но если спуститься по лестнице, то в поле зрения появится Медный всадник. Анциферов предлагает группам медленно обойти памятник, чтобы увидеть его со всех сторон. Движение, указывает он, поднимается по спирали от скалы, проходит через кольца змеи и проникает в саму статую, только чтобы замереть в передних ногах лошади. «Застывшее бурное движение», главное впечатление, создаваемое скульптурой, находит отражение и в описаниях Пушкина [Анциферов 1991а: 83]. Цитируя отрывок, где Евгений впервые замечает всадника, Анциферов пишет:

В этом описании замечательно подчеркнуто двойное движение статуи Фальконе. С одной стороны, огненный конь, устремленный в неведомую и страшную даль, с другой – грозный всадник с великой думой на челе, с великой силой, в нем сокрытой, мощным движением останавливающий бег у самой бездны [Анциферов 1991а: 82].

Как в памятнике Фальконе, так и в стихотворении Пушкина, предполагает Анциферов, Петр в конечном счете торжествует: «…на огненном коне, повергающий во прах змия! Попирая стихии, попирая судьбы маленьких людей, влечет он великую страну в неведомое будущее…» [Анциферов 1991а: 85]. Пушкин, отмечает Анциферов, заканчивает свою поэму на оптимистической ноте. Рассвет смыл все следы наводнения, вновь сделав Санкт-Петербург прекрасным и царственным.

На четырех остановках Анциферов успешно воплощает большинство идей, изложенных во вступительных замечаниях, предшествовавших этой экскурсии. Он связывает поэму Пушкина с древним мифом и народным суеверием, определяя в качестве центрального конфликта битву между творческим духом и разрушительной силой. Городской пейзаж, включая конкретные памятники, не только иллюстрирует поэму Пушкина, но и помогает подчеркнуть собственные интерпретационные идеи Анциферова. При надлежащем подходе и представлении памятник Фальконе подкрепляет все предыдущие ссылки на мифы о хаосе: мы узнаем во всаднике Мардука, Михаила и святого Георгия и соединяем образ змеи с драконом Тиамат.