Как Петюня за счастьем сходил (СИ)

Господин Подольский был высоким худощавым мужчиной пятидесяти четырех лет от роду. Виски его были посеребрены, морщины на лице как бы намекали на огромный опыт, но прожитые годы не были для него бременем. Возраст свой он носил легко и с достоинством, не кокетничал по его поводу, но и не скрывал. Он вообще был полон достоинства и, не навязывая, внушал его другим. Он носил очки без оправы с золотыми (Петюня был уверен, что именно золотыми, а не позолоченными) дужками, белоснежные рубашки с накрахмаленными воротничками и манжетами, запонки, шелковые галстуки с изящным рисунком, безупречно сшитые костюмы и безукоризненно чистую обувь. Петюня сначала терялся рядом с господином Подольским – эталоном мужской опрятности, сам будучи не самым безвкусно одетым молодым человеком, но все же без этого спокойного шика, а потом начал подражать ему в манере застегивать или расстегивать пиджак, поддергивать брюки, когда садился, поправлять манжеты рубашек, чтобы те не выглядывали больше положенных сантиметров, да что там: он даже начал подражать господину Подольскому в манере пить кофе – сосредоточенно, отрешенно, сначала вдыхая аромат, наслаждаясь им, затем пригубливая, смакуя, позволяя кофе распространиться по рту и обволочь его жаром и густой терпкой горечью, делая паузу и только затем совершая полноценный глоток. Испитый таким образом кофе оказывался на порядок вкуснее, это точно. Господин Подольский, увидев Петюнино обезьянничанье в первый раз, весело улыбнулся, а затем на обеденном перерыве пригласил Петра Викентьевича в кабинет, попросил его сделать эспрессо, и пока Петюня нажимал на кнопочки, все так же лукаво улыбался. Потом грохот перемалываемых зерен прекратился, кофеварка выплюнула сначала одну, потом другую порцию напитка в наперсткоподобные и почти прозрачные фарфоровые чашечки, Петюня расставил их на столе, и господин Подольский ни с того ни с сего рассказал незамысловатый исторический анекдот о том, как кофе покорил Европу без истребителей, танковых дивизий и штурмгрупп. Потом как-то ненавязчиво господин Подольский рассказал о разных сортах кофе, о том, как кофе пьют в Италии, Испании и Африке, а потом – что за напиток такой кофе и почему он горький. Перерыв пролетел незаметно, Петюня весь вечер после этого пропоролся в интернете, отсеивая зерна от плевел, а на следующий день он пил кофе, осознавая в полной мере, почему сначала запах, потом глоток, и почему кофе следует пить исключительно свежесваренным. Господин Подольский, видя блаженно щурящегося Петюню, насмешливо и как-то ласково улыбался в чашку.

Манера поведения генерального директора тоже была примечательной. Казалось, ничто не способно вывести его из себя, ни сорванные поставки, ни попытки типа партнеров покрысятничать, ни выбрыки всевозможных инспекций. Как-то изящно он разруливал все ситуации, и только слегка ослабленный галстук и до побеления плотно сжатые губы выдавали, что он про все это думает.

К Петюне, Петру Викентьевичу господин Подольский относился очень положительно. Иногда подтрунивая, часто поощряя, постоянно интересуясь самочувствием и терпеливо объясняя, что и как следует делать. Петюня, не особо часто (если честно, практически никогда) сталкивался с таким благожелательным отношением начальства к подчиненным и старался. Старался, чтобы все было на своих местах, следил за выполнением всего и всех и подгонял, если нужно, и ревностно стоял на страже покоя господина Подольского, если чувствовал, что тот устал больше, чем показывал. Господин Подольский не показывал, что замечал проснувшегося в Петре Викентьевиче цербера, но иногда говорил своим суховатым ироничным голосом:

– Петр Викентьевич, вы не могли бы более тщательно отфильтровывать звонки в ближайшие полчаса?

В ближайшие полчаса в таком случае его Петюниными усилиями не тревожил никто. Потом господин Подольский звонил по внутренней связи и говорил:

– Петр Викентьевич, были важные звонки?

И Петюня очень изощренно расписывал ничтожность поступавших в это время звонков. Господин Подольский издавал смешок и говорил:

– Ну что ж, надеюсь, теперь начнут звонить по более разумным поводам.

Петюня улыбался, говорил, что да, конечно, клал трубку и прятал зубки, превращаясь для звонивших в милейшего Петюню. И до господина Подольского снова начинали дозваниваться.