Как прожита жизнь. Воспоминания последнего секретаря Л. Н. Толстого

В Румянцевском музее, кроме рукописей, хранились интереснейшие реликвии: венчальные кольца и свечи супругов Толстых, коса Льва Николаевича, его цепь мирового посредника, полученные им подарки, адреса и т. п. По этому поводу я представил документ, заготовленный мною загодя в 1917 году, при жизни С. А. Толстой: это было именно продиктованное мною Софье Андреевне заявление ее о том, что она, жертвовательница, «ничего не имела бы против» того, чтобы внесенные ею в Румянцевский музей предметы и рукописи были впоследствии переведены в Толстовский музей, если в распоряжении музея окажется предоставленное ему городом или государством специальное здание и все необходимые средства для ведения научной и научно-охранной работы. С 1920 года все это в распоряжении музея имелось, так что время казалось созревшим для выполнения пожелания вдовы Толстого.

К тому же упомянутое заявление подкреплено было особым письмом детей Софьи Андреевны, Сергея Львовича и Татьяны Львовны, о том, что они подтверждают заявление матери о ее согласии на перенесение толстовских коллекций из Румянцевского музея в Толстовский и сочувствуют этому перенесению. С глубокой признательностью и умилением вспоминаю о той дружбе и взаимном доверии, которые соединяли меня со старшими сыном и дочерью Льва Николаевича: при наших отношениях мне ничего не стоило получить от них подобную бумагу.

Наконец, я подымал в своей докладной записке заведующему Главнаукой вопрос о том, чтобы картинами, портретами и скульптурными произведениями, имеющими отношение к Л. Н. Толстому, поступились в пользу Толстовского музея другие, центральные музеи и галереи: Третьяковская галерея, Русский музей в Петрограде, Цветковская галерея в Москве и др.

Указывал я и на необходимость предоставления музею Толстого другого, более обширного, чем теперь, и притом каменного здания.

«Осуществление идеи единого, обширного музея Л. Н. Толстого, – писал я, – со всесторонне развитыми отделами искусства, рукописным и библиотечным, обогатило бы Москву и Советский Союз прекрасным, грандиозным и, в сущности, беспримерным учреждением, которое, как культурный и исторический памятник, могло бы по справедливости считаться гордостью страны».

К сожалению, до конца года проект этот не был продвинут в Главнауке, а в 1923 году, покинув Москву, я уже лишился возможности защищать и продвигать его.

Я смог провести до отъезда только перевод из Румянцевского музея если не рукописей, то большинства вещей Л. Н. Толстого в Толстовский музей. Во главе Румянцевского музея стояла в 1923 году интересная личность, именно Анатолий Корнильевич Виноградов, писатель и ученый. Питомец Московского университета, Виноградов, как ученый, работал над произведениями Стендаля, Мериме и Бальзака. Как писатель-беллетрист, он издал несколько исторических романов, из которых наибольшей популярностью пользовался в свое время роман «Три цвета времени». Анатолий Корнильевич был родом крестьянин. Помню, при предварительных встречах он рассказывал мне, как он тоскует по деревне и как во время отпуска летом едет обязательно на родину и вместе с родителями-крестьянами участвует в уборке урожая.

На мое счастье, интересы наши сошлись. Как директор Румянцевского музея, А. К. Виноградов вел тогда линию на расчленение этого многосоставного учреждения, в котором за 60 лет собрались разнообразные и разношерстные коллекции, и на превращение его в центральную библиотеку СССР При поддержке Главнауки и после долгой борьбы со старыми служащими музея, не желавшими допустить ни малейшего изменения в структуре музея, Виноградову удалось все же провести задуманную им реформу: ценнейшее собрание картин (в том числе знаменитая картина А. Иванова «Явление Христа народу») передано было в Третьяковскую и частью в некоторые другие галереи, древности поступили в Российский Исторический музей, а этнографический отдел превратился в самостоятельное учреждение. А тут как раз поступила и просьба музея Л. Н. Толстого о передаче ему вещей Л. Н. Толстого[110].

Письма С. А. Толстой и ее детей произвели надлежащее впечатление как на тов. Виноградова, так и на других деятелей Румянцевского музея, и толстовские реликвии, кроме рукописей, были нам выданы. Помню, состоялось особое заседание ученого совета музея, под председательством А. К. Виноградова, на котором я должен был представить свои доводы в пользу перевода коллекций в Толстовский музей. Помимо уже приведенных соображений, я указывал, что в музее Толстого вещи будут выставлены, тогда как в Румянцевском музее они хранились под спудом.

Решение совета Румянцевского музея уполномочило меня на изъятие вещей, которым я занимался в течение одного или двух дней вместе с хранителем рукописного отделения и Толстовской комнаты Румянцевского музея Г П. Георгиевским и своим помощником по музею Толстого М. Хорошем.

Тут, между прочим, произошел инцидент, о котором я до сих пор никому или почти никому не рассказывал.