Я все ждал, когда начнется перевозка рукописей, но она не начиналась. Чертков очень часто, почти каждый день, приезжал в музей, озабоченно проходил в свою комнату, запирался там на ключ и… спал. Так продолжалось неделю, другую, третью. К массивной фигуре его в музее все привыкли. Я терпеливо выжидал (и как не выжидать, когда музею обещано было такое богатство!) и ни одним словом не торопил Черткова, зная уже его причуды и надеясь, что в конце концов из них родится какой-то плод.
Но представьте, что никакого плода так и не родилось. Поездив-поездив в музей, поспав там вольготно, Чертков, в конце концов, так и не поместил в нем своих рукописей.
Может быть, он не доверял мне как хранителю музея? Но тогда зачем было делать свое предложение?
Может быть, ему не понравились порядки в музее? Сомневаюсь. За пределы отведенной ему комнаты Владимир Григорьевич никогда не выходил и оценить музейных порядков и непорядков не мог.
Возможно другое: что ему не нравилось то, что я не хожу за ним и не уговариваю его поскорее поместить рукописи в музее. Мою деликатность он мог принять за недостаток внимания и почтительности. Возможно.
Но, скорее всего, и самое намерение поместить рукописи в музей, и отказ от этого намерения были просто блажью этого избалованного вниманием Льва Николаевича и уродливым барским воспитанием дряхлеющего маленького деспота толстовского кружка.
Рукописи Толстого, сбереженные Чертковым, в конце концов все же попали в музей5
, и это естественно: лучшего и более подходящего места для них не было.Но это произошло уже в мое отсутствие, через несколько лет. Хорошо, что старик Чертков еще удосужился передать рукописи в музей. Оторваться от них было неизбежно: ведь за плечами стояли глубокая, беспомощная старость и смерть!
К концу своего пребывания в Москве я получил новое назначение заведующим финансовой частью меморативных музеев: Государственного музея Л. Н. Толстого, дома Л. Н. Толстого, музея-квартиры композитора А. Н. Скрябина и дома-музея П. И Чайковского в Клину. В связи с этим, помню, как однажды мне доложили в музее Л. Н. Толстого, что меня желает видеть брат композитора П. И. Чайковского. Я поспешил из своего кабинета вниз, в переднюю, и на лестнице во второй этаж встретил тяжело подымающегося кверху высокого, одетого в серую однобортную куртку и совершенно бритого представительного старика. Это был младший брат композитора Ипполит Ильич, тогда – заведующий клинским домом-музеем.
С почтением поздоровавшись с Ипполитом Ильичом, я было предложил ему не заканчивать своего восхождения наверх и спуститься со мною вниз, но он мужественно одолел всю лестницу и затем, сидя со мной в моем кабинете, изложил свое дело. Оно заключалось в просьбе о некотором увеличении средств, отпускавшихся дому-музею Чайковского. К сожалению, я ничего не мог сделать для Ипполита Ильича, так как распределение между четырьмя музеями средств, отпущенных по бюджету Отдела по делам музеев, было уже произведено, – не мною, а тем же отделом! – и перераспределить эти средства, отнявши что-либо у одного музея и предоставив другому, в данном случае музею Чайковского, было невозможно.
На примере с ходатайством музея Чайковского я воочию убедился, что назначение мое заведующим финансами четырех музеев имело чисто фиктивное значение, и я до сих пор решительно не понимаю, зачем понадобилось Отделу по делам музеев или С. А. Детинову учреждение этой фиктивной должности. Потом преемница моя в качестве заведующей музеем Л. Н. Толстого Т. Л. Сухотина-Толстая гордилась этим сложным титулом заведующей финансами и проч., и проч., но гордиться, как мне казалось, было решительно нечем.
Единственно, что мне лично дало это назначение, было только удовольствие знакомства с братом нашего гениального композитора.
Глава 6
Поездка в Крым