Как слышно

Мама Глеба часто заказывала на завтрак багет из пекарни. Теплый и сытный, багет не съедался до конца двуротой семейкой, а к следующему утру, подобно толкиновскому троллю, обращался в камень. Воспитание обязывало маму Глеба не выкидывать хлеб, так что окаменелые багеты копились в кухонном ящике. Когда первого мая Аня и Глеб сели в электричку до станции «Покровское-Стрешнево», специально, чтобы покормить в большом парке отчего-то невиданных Аней прежде уток-огарей, Глеб взял черствые остатки багетов. Аня взяла плед, металлический термос и две кружки. Кружки – не только чтобы пить чай, но и чтобы размягчить хлебный камень в горячей воде, превратив его в скользкий мякиш. Мякиш Аня с Глебом кидали в пруд, наблюдая, с каким искренним азартом жуют кряжистые клювы.

– Да ну, я не хочу в агентство, – сказала Аня, замачивая очередной кусок. – Не хочу кормиться от кого-то, как эти утки. Я хочу делать свое. Ни от кого не зависеть.

И так серьезно прозвучали ее слова, так при вежливом пока что, весеннем солнце сверкнула индийская родинка, что и Глеб ей точно бы весь в ответ засверкал: вот же она, свобода, вот он же он и есть, тот самый реалистичный вариант его фантазии быть воином – делать свое, ни от кого не зависеть, бороться за успех.

– Может, мне на продюсерский поступить вообще? Могли бы вместе что-то срежиссировать, – произнес Глеб.

Они еще час обсуждали магазин одежды, бренд, кто чем займется. Им было наплевать, насколько идея близка к реальности. Казалось, все уже сотворено их словами, рождено по методу божьему где-то в любимом Аней пространстве идей. Нужно лишь вытащить оттуда готовую мечту.

Назад из парка возвращались в наступающей темноте, лезли напролом сквозь кусты. В самой гуще остановились и начали целоваться.

– Пойдем, а то ветки колются, как шприцы, – сказала Аня.

Как раз тогда Глеб сравнил эмиграцию ее родителей с прививкой от коронавируса. Аня спросила:

– Думаешь, мне такая прививка показана?

– Думаю, не показана. Тебе-то зачем вообще уезжать?

– А я делала, кстати, вакцину два месяца назад. Настоящую.

– И все равно ты везде в респираторе.

– Респище – дополнительная защита. Не каждый, как ты, везучий – переболеть и не заметить.

Глеб не рассказывал Ане, что кое-какие симптомы он заметил. Тем более с мая колючая проволока в ушах возникала куда реже – видимо, действовали лекарства, назначенные терапевткой. Скрывал он и некоторые другие вещи. Когда мама требовала приходить домой к одиннадцати вечера, Глеб изображал, что якобы у него много домашки. Впрочем, мама требовала ранних возвращений нечасто, порой отпускала с ночевкой и радовалась, что у сына кто-то появился. Глеба пугало, что́ мама скажет, узнав об Аниной семье. Противно было бы угодить в роль Ромео. Правда, и таить историю Аниных родителей Глеб тоже не стал. Хоть крошечный, а все же шанс, что мама войдет в положение и как-то со своими связями поддержит, стоило использовать. Иначе к чему тогда его заверительные «помогу чем смогу»?

В первый день после майских праздников мама проснулась пораньше, положила себе бурого риса из пароварки и спросила Глеба:

– Ну, как твоя девушка?

Глеб обрисовал ситуацию осторожно и без эмоций, чтобы не выдать стыдной надежды на помощь.

– М-да, как бывает… – Мама ковырялась в миске круглыми костяными палочками, уничтожая надежду. – Девочка-то ни в чем не виновата… Ты, главное, не вздумай подставляться из-за нее. И отговаривай от идиотских поступков. Она родителей своих любит, что справедливо, да только они не пушистые. Этими штуками такие ведомства занимаются, что я тебя, случись чего, сто процентов не вытащу. Не лезь, бога ради, ни в какие пикеты.

До пикетов не дошло. На День Победы Глеб отпросился ночевать у Ани. Она встретила его в дверях, одетая в спортивный костюм. Пряча под капюшоном лицо с красными глазами и потекшей тушью, она предложила купить водки. Глеб сообразил, что повод весомый. Водку глушили всю ночь, сидя на обкусанном диване, используя вместо стола табуретку. Накладывали на бородинский хлеб липкие комья квашеной капусты и запивали каждую рюмку капустным же рассолом, отчего рот немел, словно заболоченный. Аня много, сбивчиво говорила, и чем дальше, тем яснее было Глебу, что лично он девятого мая Германии проиграл.

– Отеля уже у нас фактически нет. Если я останусь, они могут мне тут устроить, чтобы родителей шантажировать… Или просто из мести. Мне надо ехать через неделю, – призналась Аня после четвертой рюмки.

– Кто «они»? – морщился Глеб то ли от непривычной химозной горечи, то ли от грустной новости.

– Ты не понял, у кого теперь дело? Они родителям ничего не простят.

– А тебе?

– А мне зачем прощать?

– Стоп, – сказал Глеб. Комната напоминала ему надувную лодку, раскачиваемую на речных порогах. – Откуда ты берешь инфу? Есть конкретно угрозы, что тебя станут преследовать?

Аня бросила вилку в пластиковую банку с рассолом. В лицо Глебу угодила кислая капелька.

– Да я просто живу в реальном мире, в отличие от тебя.

– Я тоже читаю новости.