Как слышно

Бар находился во дворике на «Менделеевской», хотя, согласно стереотипам, больше бы ему пошло находиться в древней Спарте. Квадратное подвальное помещение, крошечная подсобка с раковиной для мытья бокалов, холодный вечножурчащий туалет. Кроме стойки, высоких стульев и длинного холодильника, ничего толком не было. И быть не могло – по вечерам, когда набивался народ, теснота становилась удушливой. Работа напоминала Глебу очень долгие уроки физры с элементами простейшей математики: таскать кеги, носиться с бокалами, а по вечерам забивать в таблицу хозяйского ноута, какое пиво за сколько продано, и подсчитывать выручку.

Первую неделю Глеб должен был учиться у сменщика. Выглядел тот каноничным барменом: хипстерская бородка, тучное телосложение, низкий голос. Только сменщик тоже не любил пиво. Он любил залипать в интернете. Приходил Глеб, когда его напарник уже сидел за стойкой и пялился в свой андроид, широкий и темный, как библия среднего формата. Ассоциация с библией возникала у Глеба неспроста. От сменщика несло странным запахом, напоминавшим разом и мяту, и церковный ладан. «Помоешь со вчера посудку? Я пока кеги проверю…» – говорил напарник. Никакие кеги он, естественно, не проверял, а записывал на свой счет одну из пестрых бутылок лимонада и цедил ее часами, продолжая листать ленты соцсетей. Пока народу было мало, Глеб действительно чему-то учился, методом тыка. Например, к третьему дню выяснилось, что до шести вечера следует протереть все бокалы и проверить последний, популярнейший пятый кран, куда ставили пшеничные лагеры, – хватает ли пойла. После шести пригоняло много клиентов. Вернее, не клиентов, а гостей, как в первый же день поправил Глеба сменщик. «Клиенты у проституток», – заявил он презрительно.

С наплывом гостей сменщик становился нервный и материл Глеба по любому поводу. То Глеб слишком медленно льет, то бокал-пинту схватил не за основание, а сверху, пальцами за края. «Ты что, сдурел? Гости после твоих культяпок пить будут?» – ругался сменщик. Глеб нес бокалы, чтобы помыть, но напарник никаких объяснений не слушал.

Владелец приходил редко. Сверял бухгалтерию, оценивал чистоту и почти не задавал вопросов, но и не придирался. Как следовало из его скупых реплик, бар он открыл за месяц до первого локдауна. Усатый мужичок был трудовой лошадкой с расхожей мечтой трудовых лошадок: топ-менеджер в крупной фирме, который хотел намутить свое уютное местечко с литрболом и вакханками, бросив занудный офис. Однако из-за карантина убытки оказались лютые, так что через год усач вернулся в родную корпоративную гавань. Вернулся не без облегчения. Бдить за стойкой его задолбало, а продавать пивную, признав поражение своей мечты, было стыдно. Он стал искать барменов, причем как можно более непритязательных.

По дороге на работу Глеб изучал ассортимент напитков, которые продавал, официально не имея права покупать, и чей дрожжевой, гниловатый запах не торкал вопреки мифической сладости запретного плода. Запрета для Глеба на деле не существовало. По легенде ему было восемнадцать, и гости иногда предлагали глотнуть то эля, то лагера. Глеб научился различать сорта по запаху и цвету, а сам пробовал что-то редко, когда очередной дотошный пиволюб говорил, надеясь на скидку: «Бражкой отдает, реально, хлебни вот сам». Какие-то тонкости Глеб так и не понял. Например, разницу между портером и стаутом.

– У вас есть стаут, некрепкий и несладкий? – спросил однажды сутулый тихоня, пришедший с компанией таких же тихих, а потому приятных парней. Глеб работал самостоятельно первую неделю.

– Стаута нет, но могу порекомендовать портер. Он с ячменной горчинкой, вообще очень питкий, – щеголял Глеб заученной терминологией.

– Портер не катит. Мне нужен стаут. Овсяный, – настаивал на своем сутулый гость.

– К сожалению, ничем не могу помочь. Все стауты сейчас от восьми градусов, обычные разобрали.

– Да отстань ты от него! Не варят больше у нас нормальной овсянки… – с грустью объяснил сутулому его приятель, видимо знаток, из так называемых биргиков.