Как слышно

Отец ошибся: стена в зоне вылета была не белой, а коричневой, как приторная шоколадка, которую Глеб взял из автомата. Взял не потому, что хотел есть или нервничал перед полетом, а потому, что ему банально надоело ждать.

Ждал он много чего. С начала десятого класса обещались неблизкие, но желанные перемены: конец ранних утренних подъемов, конец изучения неинтересных предметов, высокомерного тыканья от учителей.

Потом и Аня что-то обещала. Не вышло.

Володя обещал. Не получилось.

Мама обещала. Не смогла.

А Глеб, кстати, тоже обещал: Ане – приехать именно на Рождество, Наде – не быть мудаком, отцу – подумать насчет очень разных вещей. Он дохрена всего обещал себе и другим и дохрена всего не смог.

Так размышлял Глеб, взлетая в «боинге». Он любил самолеты, их отлаженность, четкое распределение по местам и педантичную учтивость стюардесс и стюардов. На взлете он всегда ловил от перепада давления кайф, который в фантазиях почему-то увязывал с кайфом героинщиков. Оторвались от земли – бах – вошла игла – бах – трясет – бах – тепло по телу, приход – бах – заложило уши – бах, тяга. Это было странно – вероятно, образы из каких-то фильмов. В реальности Глеб наркоту скорее презирал. Но как же иногда далеки фантазии от реальности.

Когда звякнуло кратко и разрешили отстегнуться, Глеб открыл овальное окошко. Снаружи стелилась плотная ткань облаков.

«Так вот она, белая стена. Вот она где. И никакого мусора, чистота».

Умники и дороги

Чистота улиц и всевозможных казенных домов, за которую так часто и порой оправданно нахваливают Западную Европу, была далеко не совершенной уже в аэропорту. Забрав на ленте чемоданчик, Глеб отыскал туалет и, едва ступил в узкий коридор между писсуарами и кабинками, как услышал под ногами хруст. Кто-то разбил стеклянную бутылку газировки. На белом кафеле пузырилась оранжевая жидкость. Как в меме: пол – это лава. Глеб наскоро умылся, высморкался. После короткого сна в полете постоянно хотелось зевать. Одноразовых полотенец не было, и грибообразная сушилка бесполезно обдула руки. Глеб снова проверил документы. Загранпаспорт, шестьсот евро наликом, медстраховка и справка об отрицательном ПЦР-тесте на коронавирус – все аккуратно рассовано по карманам.

Он не раз путешествовал вместе с родителями: был и во Франции с мамой, и в Мюнхене с отцом, и даже скучал две недели на вилле в южной Португалии, которую в его далеком, но осознанном детстве снимали втроем, еще мало-мальски дружной семьей. За предыдущие поездки Глеб успел смекнуть, что ни одно место не идеально, что такого доступного интернета, как в Москве, нет ни в Париже, ни в Лиссабоне, что еда в московских супермаркетах проигрывает по соотношению «цена – качество» чахлому магазу во французской деревне, а немецкий транспорт бывает катастрофически непунктуален: поезда опаздывают из-за машинистских забастовок, автобусы ломаются из-за водительской удали. Чего Глеб, судя по всему, не успел выкупить – так это что почти во всех выводах, порожденных личным опытом, обобщение обобщением погоняет, а вычисление средней температуры по больнице чревато если не смертным грехом, то смертельной погрешностью. Хотя, конечно, совсем без обобщений человек жить не может, иначе впадет в такую неуверенность и тревожность, что просто наглухо отобьет себе охоту не только открывать рот, но и закрывать по ночам глаза.

В такси до северной железнодорожной станции Брюсселя, где останавливался дневной автобус в Дюссельдорф, Глеб высматривал знаменитые бельгийские церкви и средневековые здания. Кроме парочки симпатичных строений, словно вельветовых, словно рюшем у крыш обшитых, ничего не виднелось. Зато почему-то попадалось много людей с собаками. Глеб насчитал пять странных бельгийских дворняжек с угловатыми мордами и еще несколько гончих, кудрястых и флегматично задумчивых. Чем-то здешние псины отличались, вид у них был унылый, и Глебу тоже передавалось это уныние. Вдобавок белые капли в ушах, как нарочно, разрезая на части привычный шум, играли «Сучий вой» – так переводил Глеб на русский композицию Майлза Дэвиса.