Как ты ко мне добра…

— Ах, все это совершенно неважно. И каждый раз бывает по-разному. Главное, что вы тоже чувствуете ее обаяние. Вот видите, видите? Тут ведь ничего не надо объяснять, правда? Художник сам говорит за себя. Елизавета Алексеевна, Евгений Иванович! Я хотел бы купить эти работы. Все. Целиком. Все, что вы согласитесь мне продать.

— Да что вы, что вы! О какой продаже может идти речь? Разве такие вещи продаются?

— Конечно, продаются. А как же иначе?

— Не знаю, — сказала Лиза. — Это ведь не мое. Я случайная, невыбранная наследница, просто передаточное звено. Вы можете все забрать так, правда, Женя? Мы будем рады, если это будет когда-нибудь выставлено…

— Ну, я-то вообще здесь ни при чем, — с натянутой улыбкой сказал Женя. — Вы, наверное, знаете, это наследство от первой Лизиной семьи. Вообще-то я не вижу причин, по которым она не хочет все это продать, не такая уж она богатая, но это ее дело, пусть решает сама.

— Елизавета Алексеевна! Ну, во-первых, я внесу ясность: живых денег у меня все равно нет, так что покупать я буду в долг и не знаю, когда заплачу, может быть, очень не скоро. Но сейчас дело не в этом; главное, чтобы я отобрал, а вы согласились.

Потом они пили чай и разговаривали, но Троицкий был рассеян и невнимателен, то и дело отвлекался, оглядывался на расставленные вдоль стен полотна и восклицал возбужденным высоким голосом:

— Нет, а ведь здорово, правда? Вы согласны? Вам тоже кажется, что это интересно?

Он вскакивал, переставлял картины по-новому, снова любовался, то и дело взрываясь короткими взволнованными речами об искусстве, революции, времени. Для него все это были понятия одного порядка, альфа и омега того прекрасного периода его жизни, когда сам он был молодым художником и близко знал всю ту блестящую плеяду советских художников старшего поколения, имена которых стали теперь хрестоматийными. Он не только встречался с ними, он учился у них, жил с ними одной жизнью и надеялся наследовать им. Но все сложилось иначе, ему выпала другая судьба, он бросил живопись, отказался от своего творческого «я», и вовсе не потому, что не был настоящим художником, а именно потому, что верность тому времени требовала от него большего, и теперь он выполнял то, к чему был предназначен, — он поднимал из праха и небытия свое прекрасное время, складывал из тысячи осколков ту единственную и неповторимую картину, которая заворожила его на всю жизнь.

Конечно, он не говорил всех этих высоких слов, но Лиза и без слов его понимала: портрет этого маленького скромного человека смотрелся только на фоне его коллекции, а она эту коллекцию видела! А сегодня еще узнала воочию, как творятся все эти чудеса.

— И все-таки, — услышала она упрямый голос Жени, — разве нет сейчас хороших молодых художников, достойных вашей коллекции? Мы бываем иногда на выставках, конечно, не на всех, но хорошей живописи много, очень много. Может быть, это не так оригинально, как вот эти семейные шедевры, зато профессиональнее, серьезнее.

— Ну, во-первых, я просто не собирал современных художников. Может быть, когда-нибудь и возьмусь, но пока наша коллекция ограничивается пятидесятыми годами. Это не принцип какой-то, а просто имеющий место факт. Вы знаете, я стараюсь видеть художника целиком, покупаю иногда триста, четыреста работ, сколько смогу достать, и тогда все видят: вот он, художник, и его судьба. А вот у нынешних — картины-то есть, а судьбы не видно. Может быть, я ошибаюсь? Я не знаю…

— А как же вам удается — четыреста работ? Это ведь, наверное, сумасшедшие деньги?

— Вы думаете? Ну, это, знаете ли, как смотреть. Сколько бы, например, стоили четыреста работ Репина? Правильно, столько же, сколько и одна, за них нельзя заплатить, они бесценны. А сколько я плачу за работы одной из самых талантливых его учениц, Глаголевой-Ульяновой, вы знаете? Пустяки, как за любую другую. И получается, что я беру их даром. Но вы, конечно, спросили не об этом, вы спросили, откуда я беру деньги. И если смотреть с обычной нашей человеческой точки зрения, то деньги огромные, даже думать страшно. Так вот, представьте себе, мне их дают! И обком меня очень поддерживает. И новое здание обещают построить. Это огромное преимущество моей жизни — там. Меня знают и доверяют мне. И я стараюсь никого не обмануть и не подвести. Вот Елизавета Алексеевна была в музее, видела. По-моему, что-то у нас получается, правда? Вы согласны?

Лиза кивнула. У этого разговора не было конца.