Как ты ко мне добра…

«Дорогая Лиза!

Поздравляю тебя с днем рождения. Даже представить себе невозможно, что тебе уже тридцать пять, да и мне перевалило за тридцать. Когда все это случилось? Как это мы с тобой не заметили, что молодость наша кончилась? Посылаю тебе журнал, в котором есть хорошие стихи, особенно одно, я его там отметила, оно — про наш возраст. Увы. Не знаю, понравится ли оно тебе; во всяком случае, мне хотелось, чтобы ты прочитала его вместе со мной.

Целую тебя…»

Стихотворение было Игоря Шкляревского, оно начиналось так:

Как ты ко мне добра! Еще добра.
То женщину отнимешь, то врага,
то рощицу порубишь на дрова и
увезешь тихонько в склад гортопа.
Я понимаю, жизнь, что ты права.
Отнять все сразу — это так жестоко!
А ты частями, исподволь берешь.
Куда пропала радостная дрожь —
перед свиданьем, перед Новым годом,
перед ударом гонга и восходом?..

Лиза замерла в напряжении. Да, это были стихи про нее. Ей знакома была эта растерянность, проступающая сквозь строчки. И горькая ирония над собой. Это были жестокие стихи.

…Ну, а потом совсем по мелочам,
протрется шляпа, чашка разобьется…
Разбилась чашка!.. Молодость смеется:
— Мы завтра купим новую, не хнычь!
Над ерундой трясется старый хрыч…
Все это испытать еще придется…

Она задумалась, листая журнал, и снова встречала все то же, в других стихах была та же тональность, та же готовность смириться перед наступающим временем.

Как же далеко ушло детство. И вдруг вспомнилось, выплыло все сразу, с запахами, и звуками, и пространством, и детским ожиданием счастья — в одно пронзительное мгновение, Лиза заметила, что плачет, и снова плакала потом, когда читала стихотворение Жене. Почему? Почему отзывались такой сладостью эти потерянные, позабытые, далекие годы?

Нет, Ира не ошиблась, этот журнал был действительно для нее. «Как ты ко мне добра!» — снова и снова невольно вспоминала она. В этих словах было что-то магическое, они завораживали ее, они вставали из стихотворения, прорубая и отрицая его печальный житейский смысл. Она понимала, она чувствовала — щедрость и доброта жизни выше потерь, потери только подчеркивали и углубляли безмерность, беспредельность ее доброты.

«Как ты ко мне добра!» Как умудрилась Ирка рассмотреть и прислать ей эту странную подборку? Никто и никогда еще в ее жизни не поздравлял ее таким удивительным образом. «Как ты ко мне добра!»

Вечером собрались гости — Женин сослуживец Феликс со своей женой и еще одна пара, с которой они познакомились летом в пансионате; потом пришла мама с Сергеем Степановичем и принесла фирменный, с детства знакомый домашний пирог. Мама раскраснелась и помолодела, ее одутловатая кожа влажно светилась, и когда уже все уходили и она, прощаясь с Лизой, расцеловала ее возле двери, лицо у нее было такое открытое и такое нежное, каким бывало когда-то давно, в детстве. «Как ты ко мне добра!» С трудом сдерживая волны накатывавшей на нее постыдной чувствительности, Лиза вернулась в гостиную, но ничего не могла с собой поделать. Она смотрела на Женю, весело и деловито доедавшего что-то за разгромленным столом, и полна была благодарности к нему за то, что он существует, и за то, что узкие волчьи его глаза так остро поблескивают довольством. И весь мир готова была она обнимать и благодарить за что-то, чего не могла сейчас объяснить, за то, что с ней было, и то, что будет, за прошлое, за ту ужасную боль и горе, которые выпало ей пережить, за все, что она видела, чувствовала и теряла, но, теряя, оставляла в себе навсегда. «Как ты ко мне добра!» Перед сном она опять плакала, и Женя подшучивал над ней, целовал ее в мокрые глаза и подозревал, что она перепила шампанского.