Как управлять поместьем: пособие для попаданки (СИ)

Заранее было объявлено, что деньги давать будут только лицам мужского пола. Здесь это было в порядке вещей.

Они подходят по одному — старые и молодые. Бороды есть почти у всех — седые, рыжие, черные. У кого-то длинные, чуть не до пояса. А у кого-то — едва заметный пушок.

Конечно, за эти несколько дней тот мужик бороду мог сбрить, но думаю, это не осталось бы незамеченным. Да тот же Сухарев непременно обратил бы на это внимание.

Они берут монетки из моих рук, благодарят, кланяются. Я торжественно киваю — всё, как и подобает в такой ситуации. Вот только напряжение у нас на крыльце стоит такое, что трудно дышать. Я почти физически ощущаю волнение и Назарова, и дознавателя, и отца Андрея. Желания в этот момент у них совсем разные.

Валерий Сергеевич надеется на опознание преступника, а доктор и священник — на то, что среди этих людей преступника не окажется вовсе. Не знаю, что движет этими двумя — жалось к убийце или просто вера в людей.

Один раз я вздрагиваю, заметив в толпе русую бороду. Присматриваюсь повнимательнее. Нет, не он. Глаза другие. И нос.

Я уже почти жалею, что мы устроили всё это. А если я не узнаю его? Или, напротив, укажу на невиновного? Некоторые из подходивших ко крыльцу мужчин поразительно похожи друг на друга. Это и не удивительно — в крестьянских семьях часто было помногу детей.

Но все сомнения исчезают, как только ко крыльцу подходит он.

Я ожидаю, что он опустит голову или отведет взгляд. Но нет, он смотрит прямо и смело.

Наши взгляды скрещиваются — как и там, в лесу. Вот только правила игры теперь совсем другие.

12. Выбор

Пауза затягивается. Я вижу — он понял, что я узнала его. Но не дернулся, не бросился бежать (хотя куда тут убежишь?) Даже не побледнел. Только желваки заиграли на скулах.

Мне всего лишь нужно указать на него. Бросить несколько слов, и всё — преступник

ан. А уж через него найти остальных — дело техники.

Но я отчего-то медлю, сомневаюсь.

Он убил человека. И даже если тот человек был подлецом, никто не имел права поднимать на него руку — вот так, без суда и следствия. И дело здесь вовсе не в том, что один из них был барином, а другой — крепостным. Мне-то как раз классовые предрассудки не свойственны вовсе.

Но если я сейчас промолчу, убийца останется безнаказанным. Он будет жить в Даниловке среди нас, и может быть, когда-нибудь снова пойдет на преступление.

Выбор очевиден. Так почему же я не решаюсь произнести ни слова?

Да, граф Данилов, судя по всему, был отнюдь не святошей. И, возможно, он совершал столь же страшные преступления, как и то, на которое нарвался сам. Но это значит лишь то, что его судьбу должен был решать закон. Я ничего не знаю о законодательстве девятнадцатого века, но уверена, что даже в это время были документы, запрещавшие помещику издеваться над своими крепостными. Ведь судили же когда-то Салтычиху! Просто кто-то должен был подать жалобу, и сейчас, возможно, следствие разбирало бы деяния самого графа.

Мысль о законе несколько подбадривает меня. Своими словами я вовсе не отправлю человека на казнь. Суд разберется и, быть может, найдет для преступников какие-то смягчающие обстоятельства. Наверняка им положены даже адвокаты.

И всё равно я молчу. Мысленно перевожу взгляд на другую чашу весов. А тут, помимо не очень хороших поступков убитого графа, есть и кое-что еще. Я снова вспоминаю тот день, когда я оказалась здесь. И занесенные для удара вилы, которые этот бородач всё-таки отвел.

Почему он меня тогда не убил? Пожалел? Не захотел брать на душу еще один грех? Был уверен, что я замерзну там в лесу и без его участия?

Нет, это не оправдывает его.

— Анна Николаевна, с вами всё в порядке? — склоняется к моему уху Александров.

Я должна лишь указать на мужика рукой. Этого будет достаточно. Заседатель поймет.

Но почему же он так смотрит — без тени страха, даже вызывающе? Считает себя борцом за правду? Уверен в своей правоте?

А глаза у него красивые.

Это было последнее, о чём я подумала, прежде чем сказать:

— Нет-нет, Валерий Сергеевич, всё в порядке. Я просто немного замерзла.

Я отдаю монетку бородачу, он, приняв ее, чуть склоняет голову. Еще мгновение, и он скрывается в толпе.

— Вам стоит вернуться домой, ваше сиятельство, — тихо говорит доктор. — Вам в вашем состоянии ни к чему дышать холодным воздухом.

Александров нехотя соглашается с ним. Но я довожу дело до конца. И только когда каждый из пришедших во двор усадьбы мужиков получает свой грошик, я возвращаюсь в дом.

Меня усаживают рядом с камином, поят горячим чаем и смородиновой настойкой.

— И никто из них не показался вам знакомым? — вопрошает заседатель.

Я вижу, что Александров разочарован.

Я качаю головой — нет, не показался. Я чувствую себя виноватой — и перед Валерием Сергеевичем, и перед убитым графом. Но что сделано, то сделано. Надеюсь, мне не придется пожалеть о своем решении.

А вот Назаров с отцом Андреем ликуют. И это несколько примиряет меня с моей возмущенной совестью.

А когда я возвращаюсь в спальню, Варя бросается передо мной на колени и целует мне руку. Без всяких слов и объяснений.