Как вернувшийся Данте

Звучит так – люблю свою вину. Все эти слова произносятся на пиршестве богов, в мастерской художника, где идёт сейчас пиршество духа (а Цыбин находится этажом ниже и вроде бы слышать подобных рассуждений не должен; однако о вине – как и о грехопадении в серийную смертность – он извещён достаточно), внизу стоит затхлая тишина, и ни зги не доносится (ибо свет здесь – в мастерской художника – должен бы сочетаться со звуком), однако становится ясно: всё впереди.

– Хорошо.

Цыбин улыбается: «И сказал Бог, что это хорошо». Цыбин походит к разбитой лесенке на второй этаж и готовит скальпель. Всё это озарено тухлым светом слабой электролампы (такой же слабой, как «прозрения по уму», даруемые адептам «навязывания реальности своих представлений о ней»); но – Цыбин улыбается.

А Рамзес повторят:

– Хорошо.

И начинает двигаться к лестнице, ведущей в зловонный подвал (являвшийся прихожей для мастерской – этаким предбанником ада, где самое место быть Церберу); разумеется, Цыбин (при всём-при том, что он убийца) ещё и человек провиденциальный.

Иначе – душа Ильи (в настоящем «будущем» или будущем «прошлом» никогда его бы не избрала для своей реинкарнации совместную с собой энергию ци серийного душегуба.

Разумеется, Цыбин (в происходящем – лишённый индивидуальности, ставший чистой энергией ци) никак не может не ощутить аналогии с прекрасной (но – подрывающей все основания для нынешних спинычевых душегубств) басней Эзопа:

Баснописец Эзоп однажды на досуге забрел на корабельную верфь. Корабельщики начали смеяться над ним и подзадоривать. Тогда в ответ им Эзоп сказал: Вначале на свете были хаос да вода. Потом Зевс захотел, чтобы миру явилась и другая стихия – земля, и он приказал земле выпить море в три глотка. И земля начала: с первым глотком показались горы, со вторым глотком открылись равнины, а когда она соберется хлебнуть и в третий раз, то ваше мастерство окажется никому не нужным.

Итак – Рамзес (по воле женщины) спустился с небес; но – Цыбин тотчас (используя хирургический скальпель) удалил его (аки лишний рудимент, апендикс) из тела недотворённой и почти иллюзорной реальности.

Итак (вопрос) – а была ли (мистически) убийцей «своего Рамзеса» отправившая его за вином женщина; или (на сей раз) – видимость происшествия оказывалась пошлой и излишне плотским; впрочем, видимость плоти – (тоже) не суть.

Ведь с точки зрения вечности взгляд художника (да и сам художник, будь он хоть трижды титан своего Возрождения) на-всегда преходящ и не-значим: удаляй-не-удаляй эти само-совершенства (само-любования и само-восхваления) с поверхности холстов (или даже тверди) – ничего не изменится: не будет никому больно (кроме тех, кого удаляют).

Не всегда – даже тем больно, кто за удалением наблюдает.

Иногда – это даже правильно. Ведь когда (и если) тебя убивают, то убивают лишь одного «из многих тебя», поэтому – эта «только твоя» одинокая смерть (или даже миллионы одиноких смертей) никому не нужны.

Но! Вернёмся за миг до убийства: туда, где Рамзес, между тем (или смыслов всего), начинает двигаться к лестнице, ведущей в зловонный подвал… В нутро мироздания… В его подоплёку!

И ведь именно в этом подвале его ожидает убийца.

Ничего не изменят – ни одна смерть, ни даже моря смертей простецов или гениев; но – Цыбин не может не попробовать; хотя (ибо: таково его личное я хочу) – это будет уже и не первая проба.

Цыбин – держит скальпель в правой руке; левую – тянет-тянет-тянет и касается перильца лесенки: он словно бы бережно придерживает этот спуск вниз, дабы хороший художник (нисходя в свою преисподнюю) на пути своём не споткнулся.

А тогда, тысячелетия назад, сиятельные заговорщики, дабы ослабить магию фараона (они полагали силу бога магической), изготовили восковые, тряпичные и глиняные фигурки, в которые собирались поместить что-то, содержащее фараонову силу: то ли волосы живого бога, то ли ногти или даже семя (здесь Тейе пришлось бы проделать определённые манипуляции).

Итак – то ли волосы живого бога. То ли ногти живого бога. То ли семя живого бога. Всё это (вестимо) легче всего было заполучить в гареме; поэтому – первыми заговорщиками стали женщины гарема; о причинах их вовлечённости сейчас уже трудно судить: Скорей всего, это были бы (буде заговор удался) подвижки по иерархической лестнице.

Если бы сын младшей жены стал отвечать за воскресение всего населения Египта, то (быть может) зеркально поменялись бы небо с землёй и уже там (в невидимой иерархии бессмертия и посмертия) тоже всё поменяется.