Как вернувшийся Данте

Эта задача была сродни пересотворению вселенной. Ибо вселенная – вселить; причём – не абы как, а восходя (или – нисходя) по кармической лестнице смыслов.

И вот Рамзес (очень хмельной Рамзес – надо признать) делает попытку шагнуть на первую (очень подгнившую – надо признать) ступень, а убийца Цыбин ещё крепче вцепляется в перильца, пытаясь вселить в них крепость своих (крови жаждущих) пальцев.

Но! Оставим эту (не душераздирающую; но – душезабирающую) сцену, и вернемся к самому моменту слияния псевдо-первородства Ильи с энергией и волей к власти обыкновенного убийцы и душегуба (то есть – вернувшегося в Санкт-Ленинград Цыбина); ещё раз отметим, что собрание душ происходит в теле вербального версификатора реальностей, поэта на мусту между мирами.

Согласись, читатель: убить живого бога и самому занять его место – это сродни мировой катастрофе (ибо – глупость вселенских масштабов)! А теперь пусть откроется нам не спуск, но подъём: пусть составной нано-божик (уже вместе) прозреет и увидит первый миг своего миротворения.

Итак (вечно вернёмся) – Илья идёт через мост между мирами (а на деле всего лишь через Обводный канал, отделяющий мифы от были); но – как раз в этот миг человек на мосту начинает (очень тихо – почти до немоты) ругать пустоту в своём сердце (а так же пустоту своих глаз, что не видят души мироздания).

Это всё удивительным образом напоминает камлания древних шаманов.

Итак (вечно вернулись) – идёт меленький дождик (казалось бы); но – вместе с ним Илья (легко проходя между капель) идёт через мост и (казалось бы), видя всё – не видит частностей.

На мосту под разящими каплями пританцовывает человек (приговаривая мир на продолжение):

И ожидается грехопадение града:
Неспешный шаг меж капель и распада!
Не ожидается, но происходит
Простое изменение природы.

Кто только изменение природы,

Легко пройдёт меж лезвий дождевых
И станет бесполезен умиранию…
И станет бесполезен воскресению!

Грань преступивши, божии создания.

Ты скажешь, что бесплотной тенью

Они, мои влюбленные в любовь?
Когда ты совершаешь обладание (как бы под сенью лип)
И занимаешься своим кровосмешением,

Не помни миг, когда ты не был слеп (как будто)

И видел тех любовников, что были, есть и будут.

Пространственный изгиб (этого прочтения под дождём) – был невидим; но – не поэтому Илья его не разглядел: (просто-напросто) капли лупили по чтецу – чтец принадлежал этому миру всецело.

Но! Ничего не преображалось. Нечему было выйти из мира распада в мир (среды воскресения).

Как (живой) египетский нано-бог – должен был бы сначала у-сопнуть, и лишь потом – быть подверженным манипуляциям мумификации; так и мир (окружающий нас и разрушающий нас) – должен был бы зайтись в экстазе механических преобразований.

Но! Внезапно (хотя какое «внезапно»? За близкими санкт-ленинградскими тучками – точнее, почти саванами пелены – пылало Черное Солнце) вместо капель дождя на поэта обрушилась Лета.

Уже уходим мы. Конечно, мы уйдём.
Последние поэты под дождём,
Но как бы в окружении света
Сто лет назад здесь протекла Лета.

Теперь она везде идет дождём!

Уже уходим мы. Конечно, мы уйдём.

Как утреннее солнце на лугу,

Освобождение от зла невелико:
Ты успокоен, ты река, ты далеко -
Тебя не пожелаешь и врагу.

Тебя не переплыть, но – я смогу!

С условием, что будет в этом смысл.

Все в мире дождь, все в мире мысль,

Все в мире смерть последнего поэта.
Сто лет назад здесь протекала Лета -
Теперь она рассыпалась дождем!

Всегда последние, конечно мы уйдем.

Наверное, они не снятся мне:
Всегда последние – в таком прекрасном сне!
Но вечна боль, которая им снится.
Я эта боль, я чистая страница.