Стас (здесь и сейчас) – попробовал саркастически рассмеяться; и не вышло у него. Впрочем – это уже не имело никакого значения! Выбор – был сделан, грехопадение опять бесконечно повторилось, и он становился «богом»: воз-мог навязать мирозданию свою у-часть; но – никогда не станет он целомудрен.
– Ты больше матери мне и больше любовницы, ты заново родила меня, – сказал он ей просто. – Ты душа моя, и не могу я отказаться от души. Но душа не кукловод телу, и я не марионетка.
Он (статичный) – подтвердил свою частичность. Они же (обе: и женщина, и – даже – сама его частичность) ему не ответили. Тогда – он сказал еще; причём – готов был бы говорить (как будто уже сказанного ему – самому ему – не достаточно) ещё и ещё:
– Какой иной помощи ждешь от меня. Отдам всё, кроме тебя и души, – так он предал свою бедную душу.
Они (обе: и «не его» женщина, и «его» душа) взглянули на него с удивлением. Светло-карим был этот взгляд, почти зеленым; но – сейчас (в отличие от царя Гильгамеша) цвета глаз он не разглядел. Ибо Яна сказала:
– Спроси об этом у души своей! Но ведь ты и спросил. Теперь попробуй быть один, быть уже без души: стань бездушен и автономен, обернись рационален! Уходи и никогда не приходи обратно.
Было тихо. И ничего больше не было. Мир – закончился для него, да и был ли когда у него целый мир?
Но! Он – не хотел «своей» мировой катастрофы. Он – попробовал заговорить с ней ещё:
– Неподалеку толпятся спецслужбы. Много мертвых (почти что разбрызганных в кляксы) тел на асфальте. В эфире суета телефонов. Не твои ли дела?
– Нет, – просто солгала она (не скрывая своей лжи); тогда он (обладающий волшебной волей к власти циник и шантажист) – жалко завопил от отчаяния:
– Но тебе нужна моя помощь! Тебе нужна моя жизнь! – он мелко закивал на Илью. – Без моей жизни твой мир может умереть! Я согласен, согласен… На что угодно!
Она ответила:
– Ты опоздал – опоздал за самим собой:: мне нужна смерть «такого» тебя: посмотри на настоящую жизнь! – и она перестала своим сердцем держать жизнь Ильи.
Тогда (как-то очень вдруг и сразу) – Илья перестал (хоть ещё мгновение «прежде» – для не имущих волшебства – дыхание не ощущалось) дышать своей душой; но – это стало совершенно очевидно.
Ибо – какие-то сияние мира (всего мира) поблекло: мир опять предстояло протирать (от пыли и плоти) слезами.
– Вот такая она, смерть, – сказала Яна и безразлично (и в никуда улыбаясь); но – Стас тотчас стал видеть: над Ильею лукаво склонилась изящная девушка в белом! Потом Яна сказала еще:
– Человечек или божик, запомни его и её (Первочеловека и его смерть)! Это последнее, что я тебе показала. А теперь уходи; теперь ты получил всё, что мною было обещано.
Она перестала смотреть на него. Потом перестала помнить о нем. Перестала помнить о том, что солгала ему: не показала, почему Орфей оглянулся.
Он повернулся и вышел вон. Он шёл мимо компьютеров, мимо стен (на которых – гениальная живопись смертныхлюдей – прежде его восхищавшая); он еле-еле перебирал ногами и рухнул вниз по лестнице (прямо в набирающее силу утро).
Далее – он пошёл своей дорогой.
Он – не обернулся. Это было – бес-полезно (а ведь божик и есть бес: ему должно бес-полезно стремиться к собственной пользе); причём – стремиться так, чтобы это было бы вдвойне и втройне бесполезно – и всегда бесполезно.
Если бы он – обернулся, то – обязан был бы увидеть (не мог бы не увидеть – Яна его многому научила), как прозрачноглазая смерть оставляет одр Ильи и устремляется за ним; но – за-чем?
Но! Нет такого вопроса – зато есть ответ: а за-тем, чтобы он (статичный человек) привел её к следующей реинкарнации смысла: Стасу оче-видно (ясно, грубо, зримо) предстояло встретить «свою» смерть – и какой будет это сви-дание?