Как вернувшийся Данте

Художник, воспитай еретика’!
Трансгендера и Павлика Морозова.
Твоя свобода бросить свысока
На гроб народа собственные грёзы,

Конечно, никуда не приведёт.

Конечно, будет всё наоборот.

Я столько лет искал проводника.

Но часто находил еретика’,
Которого пугливо отвергал.
Я ростом мал, чтобы оплечь титанов

Легко взойти.

И лишь родная речь

Готовит Воскрешение Среды.

Немыслимые, в общем-то труды
Домостроительства и воспитания.
Откроется невидимое здание
И Царства Божьего СССР,
И исцеления собственных потерь.

Он – выслушал; стихи (на него) – не произвели «ничего»; разве что – заподозрил, что автором являлся тот – кто теперь труп на столе (причём – в комнате, напоминавшей каморку, в которой умирал Пётр Великий); итак – для него всё ещё раз вечно вернулось!

Он – ещё раз оказался (пространственно) совсем рядом с не; но – не близко от неё, а словно «в прошлом продолженном времени»: как бы оказывался забыт ею в скупом мгновении (бесконечно-решающем-бесконечно-решающем; но – никогда и ничего не завершающем).

Он отвлекся от теней, что копились в углах.

Он сказал очень тихо, но – её голосом и её словами:

– Я жив (или – почти жив); но – мне не хорошо, – ибо он возомнил, что принял (необратимое) решение.

А потому (в бесконечно решающем и ничего не завершающем мгновении) ему опять ему показалось, что более он не медлил. А потому – он (опять и опять) вышел из дома. Он сделал жест, и такси, скользившее мимо него, споткнулось.

Тогда (и только тогда!) он увидел, что петербургский рассвет уже наступил; значит – никаких разведённых мостов; значит – никакого поэта на мосту между мирами (точнее – это не о Стасе).

Потому – он очень скоро домчался на Вознесенский проспект; но – он (не) возлетал по обшарпанной лестнице. Он – переступал через множество ступеней. Он – замер перед бронированной дверью, доставая замысловатый ключ (но – опять ничего не успел)! Дверь сама перед ним распахнулась.

– Проходи, – спокойно и в голос сказала ему Лилит (всегда – прекрасная; но – уже нескрываемо чужая), потом повернулась и пошла, и он закричал ей вослед, сам понимая, что вполне безнадежно:

– Подожди!

– Потом. Всё для тебя будет – потом. Здесь и сейчас – (этот) «мой» мир умирает.

Немного смешавшись, он шагнул за ней в комнату. Илья – всё еще спал в своей смерти; но – ему (словно бы) уже приснилась отсутствие бесконечных его повторений, ибо – рядом с ним была Лилит.

А потом – «статичный» Стас шагнул в комнату и зашагал, негнущийся, прямо к мёртвому Илье; причём (озираясь) – шагал и крутил головой, не узнавая привычного мироздания.

А потом – он шагал и увидел мёртвого Илью. Человека, что жизнью и смертью спал среди мира и праха.

А потом – Стаса словно бы отшвырнуло обратно (в бесконечность повторов): и опять (и опять, и опять) – опять он, негнущийся, входил и шагал, и начинал видеть «смертью уснувшего» человека – того, кто действительно (а не в своем самомнении) мог бы из праха восстать и встать рядом с прекрасной и смертоносной Лилит.

Но! Тотчас бы явилась не менее прекрасная смерть – вместе с несокрушимым Энкиду (зеркальным отражением героя Гильгамеша)! Никакие двери не остановили бы Зверя; он просто пальцами смял бы любую броню как бумагу, вот так-то.

Но! И опять и опять Стас шагал, бесконечно озираясь: всё компьютеры, факсы, всё картины по стенам (живопись скупа и современна) и опять и опять он пришел и увидел, и сказал (не ведая что говорит):

– Вижу, твой мир не так уж и плох.

Она – тотчас с ним согласилась, причём – без обычной усмешки:

– Да, он именно так и выглядит.

Он поднял левую руку и коснулся виска, и не нашел там ледяной иглы. Тогда он (как бы вместо нее) усмехнулся, и окончилось для него время притч. Он сказал:

– Так чего же ты хочешь?

Она – ответила очень просто:

– Его.

Он – даже не дрогнул. Он – промолчал, прекрасно понимая, что уже и этим изменил ей. Точно так, как и она все свои неисчислимые века изменяла ему подобным и изменяла ему подобных! Конечно же, она на него даже не взглянула, да и – смотрела ли когда? Но! Сейчас и он не смотрел на нее.

– Отдай ему свою жизнь. Пусть живет вместо тебя.

Он, не удивившись, ответил:

– Ты, верно, ждешь, что от твоих слов я сейчас же стану вопить и метаться от отчаяния и боли? Но я не знаю его, а теперь и не хочу узнавать. И я не его мать, что рожает в муках.

– Да, ты не его мать.

– Верно, хочешь, чтобы снова я пошел за тобой долиною смертныя тени, дабы только его ты обратно с собой привела, меня (на замен) – преисподней оставив.

– Да, я хочу.

Тогда он стал читать вслух (совсем как давеча Илья) неизреченные строки: