Как вернувшийся Данте

Сно-видением. Настоящею маленькой смертью. Ведь – здесь нет никакой загадки. Оче-видно, что (и почему) Орфей оглянулся и не увёл за собой Эвридику: Εΰρυδίχη – своеобразный (составной) Пентавер в теле прекрасной женщины; а вот ведо’м ли этот гомункул-суккуб ведомый энергией ци душегуба Цыбина – не суть важно; первостепенен (почти первороден) – немного вульгарный перевод: эври и дике: нахождение должного, нано-обожение.

Таким (составным) образом – не мог Орфей не искать должного (ведя её тень из аида и постоянно оглядываясь: ведь находил лишь конструирование своего понимания Δίκη); так зачем я занимаюсь ликбезом? А затем: вопрос этот должен быть разъяснён.

Но ведь и миру должно быть завершённым (а поди ж ты)! А воскрес ли (благодаря некоему таинству «первородной смерти») ещё и Русский мир – ещё никому на лоне матери-Геи неведомо; но – сам сторонний наблюдатель, «составной» Пентавер, полагал смыслом любой теодицеи победу над смертью не одного человека, а сообщества людей (например, царства Божьего СССР).

Итак – «составной» Петавер остался на месте, а Яна с Ильей на руках унеслась и скрылась с глаз его; что с Яной и Ильёй произойдет дальше, сейчас уже и известно (нам), и сейчас уже не столь насущно (для Пентавера); сейчас Пентавер (отчего-то) – вдруг припомнил не столь давний вояж Цыбина из Санкт-Ленинграда в Бологое, который подвёл черту под его карьерой серийного питерского душегуба.

Собирался «тогдашний» Цыбин (как и ныне – «составной» Пентавер) – в Москву; причём – должен (δίχη) был бы проделать этот вояж на электропоездах, пересаживаясь с маршрута на маршрут: Малая Вишера, Окуловка, Бологое (звучит как клавесин, согласитесь).

Он не только следовал традиции советского анерграунда, но ещё и укрепился от возможных поисков правоохранителей.

Повторю – Цыбин был серийный (надуманный) душегуб. Который именно после «своего» убийства (очередного) Рамзеса III (чьё житейское имя в среде петербургских художников звучало как Коротеев – это душегубство отчасти я уже описал – в не-убиении поэта Крякишева; что вверху, то и внизу, подобное – подобным), и сподобился на экзотический ретро-вояж на электропоездах.

Причём – взял с собой некую попутчицу, согласитесь: что мужчина без женщины? Особенно ежели он – разночинец и душегуб по уму: нельзя ему быть без именно такой, надуманной женщины.

Причём – даже символической имя поэтессы Наташенька (Наталья, почти что Натали-свет-Николаевна; ина’че: тусовщица Наташка, полуженщина-полумультяшка); зачем, казалось бы (и в прошлом, и в настоящем, и в будущем – ведь не очень понятно, когда событие происходит: времена давно смешались) человеку – такая женщина?

Особенно – мёртвому нано-богу, убившему царя и отца; особенно – видевшему общение Первомужчины и Первоженщины.

И ожидается грехопаденье града,
Неспешный шаг меж капель и распада.
Не ожидается, но происходит
Простое изменение природы.
Кто только изменение природы,
Легко пройдет меж лезвий дождевых
И станет бесполезен умиранью,
И станет бесполезен возрожденью…

Грань преступивши, божии созданья.

Ты скажешь, что бесплотной тенью

Они, мои влюбленные в любовь?
Когда ты совершаешь обладанье
                                      (как бы под сенью лип)
И занимаешься своим кровосмешеньем,

Не помни миг, когда ты не был слеп (как будто).

И видел тех любовников, что были, есть и будут.

Казалось бы – зачем? Но! За-чем человеку Ева, если у него есть Лилит; а поди ж ты! Здесь же – вообще случай особенный! Хотя – внешне история вполне обычна: ведь история – женщина.

Вот она – та женщина, с которой Цыбин «со-брался» путешествовать в Первопрестольную столицу. И вот её внешней вид (взятый мной из романа Путешествие из Петербурга в Бологое).

Представьте себе кубики рафинада, почти что растворившиеся в нежных и расчетливых сердечках сереньких топ-моделей – тех, которые после показа своих эфирных и покрытых прозрачною пыльцою тел обязательно оставляют после себя в туалетных комнатах нагромождения использованных прокладок и салфеточек, дескать, кому по должности полагается, тот после и приберет сие – таков этот сладкий подвид, в обеих столицах распространенный весьма!

Вы скажете, что мерзко подобное о женщинах (и о не менее милых столицах)? Но глаза не умеют не видеть.