Как вернувшийся Данте

– Всех сегодня интересует Сенная, – согласился рыжебородый и впервые(после своего бездумного и бессмысленного вмешательства в не менее бессмысленное побоище) огляделся.

Он – не чувствовал себя царём Николаем I, единственно царским Словом усмирившим здесь же (там – на Сенной) холерный бунт с убийствами врачей; он – не сопоставлял нелепое буйство Стаса с холерным бунтом.

Он – помянул Илью. Пришедшего (сюда) человека, унёсшего с собой (отсюда) отсроченную смерть. И увидел он тишину, и почти понял, что значит быть «никем».

Лежали (посреди этой тишины) – пятеро мертвых, двое изувеченных и один обеспамятовавший Олег; всё «это» было – даже не бессмысленно; но – этого как бы не было вовсе (настолько происшедшее – не имело значение)!

И тогда рыжебородому на миг показалось, что и он все еще человек.

Впрочем, он человеком уже не был. Как и убитый им незваный гость. В отличие от предыдущего незваного гостя, тоже им (но – по его собственному решению) убитого.

Видел ли происшедшее со Стасом «составной» египтянин Пентавер (который – вполне человеком тоже не был)? Был ли он где-либо здесь и сейчас неподалёку, чтобы лице-зреть результат?

Тот самый результат – которого не было.

Более того – а был ли в древнем Египте именно «такой» Пентавер (жаждущий прижизненной нано-божественной реализации человек-убийца)?

Пожалуй, это не только главный вопрос всей нынешней человеческой цивилизации, а еще и самоопределение для каждого человека: есть ли он вообще?

– Конечно, есть, – сказала смерть. – Ведь я (у каждого человека) – обязательно есть. Если понимать меня – как самоопределение.

А вот прошлого Пентавера (действительно) – на месте побоища в Атлантиде не было. Как раз в этот момент он (как прошлый Цыбин) – был совсем в другом месте и в другом обществе: с ним рядом сидела некая девчушка (хорошо нам знакомая – не только по её беседе с Ильёй о смысле всего).

Эта девчушка (смерть) – позиционировала себя как само-определение всех и вся. Итак – (она) смерть: видом (для отведавших её) – она была самая что ни на есть обыкновенная человеческая девушка-подросток.

Ничего не было в ней непреклонного, наличествовала даже какая-то жалкость. Та самая жалкость, те же самые беспомощность и недомыслие, что проглядывают в наглости подростка.

Или – даже стайки подростков!

Или – даже в стайке пираний (лобастых таких рыбиц), готовой тебя растерзать; но – настолько все эти потуги убить – ничтожны, что они – даже сочувствия не вызывают, лишь уверенное сожаление.

Повзрослеешь (в смерть) – поумнеешь (если – сумеешь суметь); а пока – придётся мне тебя потерпеть (смерть); но – смерть (эта самая девчушка) с легкой досадой отринула домыслы, сделав движение:

– Не всё так просто.

Нынешний Пентавер – молча согласился (с «не такой» простотой); но – нынешним (убитым – которому предстоит воскресать) Стасом он всё же не был; хотя именно они (казалось бы) – оба решали судьбы мироздания.

Казалось бы, оба (ибо – никто кроме них) – решали на-всегда: как именно поступать с «происшедшей» смертью; решали – и лишь потому приоткрылось, что у самой смерти (на все её миротворения) – не очень-то много этого «на-всегда».

Нынешний Пентавер – заперт (заживо мумифицирован) в теле поэта; но – иллюзию свободы ему придаёт энергия ци серийного душегуба Цыбина; почему (именно) эта троица оказалась центром поворота – неясно; но – как этот компот согласуется с Воскресением, может быть разъяснено на примере истории становления того демонического Стаса (каким мы его увидели).

Ведь совсем уж «таким» – он не был. А произошло это с ним – несколько лет назад (Бог знает – сколько лет назад; а я – давно назад не бегаю); началось это «начало» нано-бога Стаса – в разгар летнего курортного сезона на берегу теплого моря в некоей гнусной забегаловке.

В этом заведении (расположенном на приморском бульваре) публика собиралась самая что ни на есть подходящая – для настоящего экзистанса: именно там зрела себе (и сама для себя) мировая катастрофа.

А потом (как уже много-много раз) – оная катастрофа и созрела, и перезрела; но – (полностью) не совсем произошла; даже наполовину – и то вряд ли!

Итак: той давнишней и частной «полу-катастрофы» – поначалу тоже никто и не приметил; воздух – был солон и душен как женское лоно и казался столь же доступным – был бархатный сезон! Но и в его ночной атмосфере, конечно же, происходили свои приливы и отливы: бытие как-то вдруг (и, в то же время, совсем-совсем бесконечно) перешло в свою другую ипостась.

То есть – чуть более приближенную к тонкой реальности: по человечески грубую ипостась страшной сказки! Туда, где жестяное такси вырулило на один из прибрежных бульваров, чтобы высадить из себя некоего мужчину, на первый взгляд совершенно не обремененного терзаниями ума.

Вид 6ывает обманчив, и для этого им обоим (и внешнему виду, и самой сути мужества) – даже не надо меняться или перекидываться; поэтому – «тогдашний» Стас (это был именно он) просто вышел и расплатился с водителем.

Было ему тогда всего двадцать три года, и впереди его ждала и уже оживала страшная сказка.