Как вернувшийся Данте

Красив он не был. Но лицо его было особенно светлым и черты правильными, а глаза были серыми и неуступчивыми, и казавшимися пустыми. На первый да и на любой непрямой взгляд не мог он никому нести никакой серьезной угрозы.

Хотя и в плечах оказался широк, и в движениях более чем быстр, и шагал легко и несколько собственную (сейчас невидимую) тень опережая; он – шёл и никого ни о чем не спрашивал. А меж тем – та ирреальная местность, посреди которой волей своего настроения он оказывался, была ему категорически незнакома.

Но! Его привлёк болезненно-искусственный свет. Назойливая реклама заведения: Золотая Рыбка. В его жизни (в его постоянном рождении в смерть) – это была не самая первая дверь (или, иначе, врата в его личную преисподнюю), в которую он вежливо постучал.

Но! Именно эта дверь была настоящей (все предыдущие – только показались).

Не сразу, но – дверь ему отворили; в проеме вырисовался швейцар и сразу оказался неуступчив (доколе не был обласкан купюрой), впрочем – даже и впустив гостя (тускло и неприятно при этом улыбнувшись железными зубами), симпатии не выказал.

Следующим препятствием оказался официант. Стас – заплатил и ему и обзавелся отдельным столиком, и принялся неторопливо оглядываться.

И ничего не увидел. Кроме (разве что) – самого что ни на есть внешнего мира. И никаких перемен внутреннего мира – не разглядел (а ведь они были наглядны).

То есть – на серийного душегуба Цыбина (причём – даже не самого человека, а какую-то реинкарнацию функции), неведомо как ока-завшегося (во мановение ока) там же, никакого внимания он попросту (и поначалу) не обратил.

И правильно – к чему усложнять простоту? Иначе – пришлось бы ещё и углядеть, что «здешний» Цыбин – и внешне изменился, и вообще находился здесь не один. Что рядом с ним находится некая девушка: смерть, давешняя спутница Ильи.

Что именно смерть укажет «здешнему» Цыбину на незваного гостя. Повторю: Стас всего этого никак не ожидал (но – нашёл).

Повторю: сам Стас – ничего для себя тревожного не разглядел; за-чем? Иначе – ему уже сейчас пришлось бы начинать множить (версифицировать) сущности имен: псевдо-Адам, псевдо-Илия – доводя до «будущего прошлого» самого Стаса: псевдо-Ной, псевдо-Прометей.

А ведь он ничего такого не умел! И даже в «будущем» овладеет лишь всевдо-умениями.

Далее – гораздо (за-до-лго) «до» прийти к необходимости слышать ноту «си» (уходя от альфы к омеге); далее – насовсем обратиться к необходимости (неизбежности) Воскресения всех: не только лишь каких-либо нано-бога Стаса и отцеубийцы Пентавера, но и прочего (сразу всего – пребывающего в аду) мироздания.

И начать (в этом случае) – обязательно с Русского Мира; но – тогда следует прояснить: если мы (все мы) – «остановились» сразу на Русском Мире, за-чем нам «промежуточные» ипостаси бытия?

Ответ оче-виден (как и вопрос): потому что мы всё ещё люди. Потому что – в бесконечности версификаций точкой отсчёта может послужить лишь взгляд со стороны.

Не странно ли: точкой может быть взгляд? Ничуть не странно! Ибо – «здешний» Цыбин (со своей спутницей-смертью) сидели неподалёку.

Я ещё раз вынуждаю себя признать: теперь и здесь – это совершенно другой Цыбин, псевдо-новый; причём – и по отношению к своей предыдущей версификации, и (уже) почти совершенный по своим возможностям и прозрениям.

Что (к великому моему сожалению) не отменяет лютого факта его беспомощности перед своей пусть и не-частичной, но совершенной не-завершенностью.

– Каков он тебе? – вопросила «здешнего» Цыбина не его смерть.

Цыбин – оскалился улыбкой. Причём – зубы у него оказались вставные и даже не железные, а вульгарно полу-золотые (сиречь, латунные), назывались «мост» (между мирами) и при случае злорадно из про-пасти рта вываливались; тогда – владельцу моста (между мирами) приходилось их на место возвращать.

Сие, конечно же, гармонировало и с наименованием, и с антуражем данного заведения общепита.

– Кто он? – спросил он у смерти. – О ком ты?

– Будто не понял, – девчушка-смерть (внешне являлявшая себя в образе малолетней проститутки) по простому ткнула пальцем в сторону Стаса. – Это он.

– Кто такой этот он?

– Тот, с кем «твоя» она (единственная во всём твоём мироздании женщина) вот-вот «тебе» («тебя») изменит.

Человек (здесь – «этот» он был уркой, полу-золотозубым авторитетом, гуру блатной жизни) ещё раз оскалился, сиянием искусственных челюстей напоминая о сущности искусства жить: искус – это (прежде всего) предъявление человеку меры! Которая (мера) – будет многожды больше его человечьего тельца-тряпицы.

Да и душонки его (загнанной под мошонку).

Золотозубый бандит – покивал (демон-стрируя свою демоно-личность); но – смерть ему не поверила. Она вообще – не верила в будущее людей (ибо – бессмертны).

Он (здесь – всё-таки забежим наперёд: ученик Яны) – полагал, что именно благодаря наличию смерти у него есть «его» будущее.