Как вернувшийся Данте

Пригоден только рыцарь для любви,
В бою отважный и сладкоречивый.
И Дама, что на ложе ляжет с ним,
Очистится от всех своих грехов.

Смерть (она, в отличие от своей – Стасу зримо предъявленной – ипостаси) находилась сейчас совсем рядом со «здешним» Цыбиным (который маялся в обличии золотозубого демона) сказала, без удивления удивившись:

– Де Борна цитирует, поди ж ты. Знавала я, кстати, автора. Постранствовал, побуянил, повоевал, поверсифицировал словеса; но – потом в монастырь (от меня) попробовал скрыться; достоин моего уважения.

– Что, – переспросил Золотозубый.

Смерть (вполне куртуазно) согласилась пояснить:

– В прямом отличии от тебя, мой «здешний» Цыбин (ты – всё же не Илья, далеко не Илья, согласись; даже полу-золотозубый демон, под личиной которого ты сейчас паясничаешь – ловчее тебя) – де Борн хорошо кончил, в тихом монастыре, после двадцати лет Господней непрерывной молитвы.

– Ну, тебе виднее, – равнодушно сказал Золотозубый (не предавший значения её забеганию наперёд: «хорошо, в отличие от тебя, кончил»).

Смерть не имела значения (подумалось ему); но – всё ещё имела смысл: давала возможность второй раз произвести первое (хорошее) впечатление.

Смерть (разумеется) услышала и отозвалась:

– И опять ты не прав: Я не осмысленна, а формальна.

Жаль, что Стас её слышать не мог. Многое было в этом её самоопределении. Не только обречённому на поражение (равное – преклонению пред огромностью мира) Стасу были уместны свое-временные формулировки.

А Золотозубый – отреагировал на откровение Смерти легкомысленной цитатой:

– Поздравляю вас, гражданин, соврамши.

Смерть – промолчала. Она действительно имела подданство-гражданство (находилась и под, и над данностью этого свое-временья): облекалось в форму личного времени каждой на-личности – лицедейства и паясничанья, ношения личин.

– Что это петушок забубнил? – как бы про себя (сам не ведая, про кого вещает) сказал один из горе-«защитников» девчушки-смерти.

Смерть – даже не усмехнулась! Она – всё ещё имела смысл. Ибо – холуй подождал реакции на своего «петуха»; но – не дождался и принялся подводить свои итоги мироформированию Стаса.

Не ведая, что покусился на приведённую выше версификацию Бертрана де Борна):

– Быть бы тебе неприметным, но – поведение твое насквозь вызывающее: де’вицу-красавицу – пугаешь непристойными жестами и (это уж наверняка) делаешь ей предложения паскудные.

На деле – ничего не происходило: и смерть, и Воскресение – являют себя в видимости какой-либо формы.

– А насчёт предложений – их надо через нас подавать, усвой; так ты делаешь предложения или не делаешь? Не молчи, кукарекни что-нибудь.

Стас – не ответил.

– За денежки предложения, если не ошибаюсь, – вновь уверенно вступил в беседу второй.

– Не ошибаешься, вестимо, – обрадовался первый. – Так вот, денежки твои (вместе с гордыней) мы у тебя сейчас заберем. Сейчас – мы будем пить твою водку (ты, понятно, пить не будешь) и будем говорить тебе очень неприятные вещи; и ты даже не шелохнешься – и мы это оценим.

Стас – не ответил.

– Правильно, – сказал ему на это первый холуй. – Мы будем говорить, а ты будешь слушать и слушаться. Потом мы поведем тебя (и даже пальцем не тронем – всё сам) в здешний сортир, и ты (опять – сам) уткнешься личиком в зловонный унитаз, ну а мы сотворим с тобой непотребство.

Стас – не ответил. Пусть его – он знать не знал, что так (во времена Ренессанса) поступил с папским посланником некий кондотьер: перебив свиту – самого посланника связал и выволок перед войском, и содомски изнасиловал – чем вызвал безудержный смех солдатни: норма средневековой смеховой культуры.

– Все познается в сравнении, – сказал ему (на его молчание) другой холуй. – Высоко тебе не подняться, но опуститься возможно, ибо (здесь и сейчас) имя твое – перемены!

Стас(!) – не ответил (холую). Вместо этого – он заговорил (с миром). За-говорил – по иному. Он. Сотворил. Чудо. Сам не зная – что есть и у него чудеса. То есть – стал жить уже не только тело-движениями. То есть – не совсем языком и гортанью.

Причём – сразу же на звенящей латыни (которой тоже – как и пошлейшей смеховой культуры Ренессанса – не ведал). Причём – поступая совершенно банально; но – за-чем я (автор этой версификации) возвращаюсь-воскресаю к происшествию в «Золотой рыбке», уже довольно подробно изложенном в первой части?

А к тому, что – вернувшись из виртуального ада в в «эту» версию ада реального, кому-то (кто бы это мог быть? – спросил я себя) предстоит воскрешать даже «эту» смеховую культуру (глумления и гниения); с такой точки зрения – дальнейшее имеет совсем иное значение, нежели инициация Стаса.

Итак – как на века (и сквозь века) из уст Стаса не-прозвучало; но – сформировалось: