Как вернувшийся Данте

– Свободно падший (то есть перекинувшись в божики) – человек как раз и утратил свободу, став неспособен подняться (из реального «здешнего» ада) – собственной волей; «настоящее» искупление от человека – может быть совершено лишь по-человечески свободным существом, – молча продолжил выговаривать ему Золотозубый; стоило Стасу упасть, и Золотозубый – стал совершенно спокоен (себя полагая человеком свободным)!

Причём – настолько, что даже его студеные глаза потеплели.

– Это вечное – «упади-поднимись» (это вечное – «что вверху, то и внизу») совершенно не-избежно; но – только не для тебя, человечек по имени Стас! Ибо ты – не сейчас; причём – навсег-да не сейчас; ибо – ты (словно бы) не существуешь в неистребимом «сейчас».

Стас – лежал перед Золотозубым.

– Ты(!) – остаешься в иллюзорных «вчера» или «завтра», – сказал ему его «судья».

Стас – ничего не понял и лишь время спустя услышал перевод произнесенного ему приговора (с немоты – на великорусский и вслух):

– А теперь брось стекло. Ибо даже таким жалким оружием – не детям играть.

Совершенно заледеневший (но – иначе, чем студеная ярость) Стас – вдруг ощутил, как словно бы сама по себе начинает таять его ладонь.

Как продолжает таять, как начинает она разжиматься. Как она разжимается. И вот уже битое стекло из неё (словно бы) – вытекло.

Тогда и тишина – вздохнула. Застонали (и заворочались) – поверженные маленьким Стасом голиафы. Застонала (необратимо) – битая посуда. Потом – завизжала женщина. Потом – ещё несколько.

Всё это было лишним – как добавление к достаточному; но – не поэтому все опять перекинулось в латынь:

– Эй, кто-нибудь! Утихомирьте их. И закройте все двери, никого не выпускать, – а на деле звучало: Саблин Плинию – третье: Разве советую я тебе любовь к ближнему? Разве я здесь для того, чтобы исправить все дурное, что тобою содеяно? Нет, я здесь для того, чтобы тебя навсегда изменить, сделав низшим – раз уж ты по воле своей быть высшим не волен!

Смерть (не та – что в личине блудливой девчушки привела Стаса к крушению его мироздания; но – та, которая понимала) – смотрела и улыбалась (заранее зная): все крушения для статичного человека – тщета!

Он (статичный) – опять вернётся из своей крошечной смерти и опять перетерпит своё очередное ничтожное поражение.

Смерть – спросила у Золотозубого (она на-мерено не обратилась к «здешнему» Цыбину: у «повсеместного» Цыбина – будет разно-о’бразное будущее, а у местного Золотозубого (homo denatus) уже никакого другого будущего не будет:

– Не слишком ли «умны» твои подчинённые, что могут рассуждать о высшем и низшем? И о том, что высшее есть низшее. И что всё, что вверху, то и внизу.

– Это не опасно, – просто сказал Золотозубый.

Для него (здесь и сейчас) – смерти (почти) не было; то есть – почтительно не было! Так он полагал (почти – верил).

– О вере сейчас рассуждать – самое время, – сказала Смерть. – Незваному гостю воздаётся по вере его.

Она была (как и всякая смерть) – не совсем права: и цитата из Бертрана де Борна – прозвучала не случайно (хотя – подлинной веры у статичного Стаса никакой не было). Впрочем, что есть вера? Не великий ли принцип отрицания: что постигнуто, от того – откажись, ибо Отец – непостижим, потому (отказавшись) иди мимо и дальше.

Верить можно и отсутствием веры. Лишь не верить – нельзя. «Вера есть осуществление ожидаемого и уверенность в невидимом.»

Ибо (здесь и сейчас, и немного раньше) – всё перекинулось в латынь именно для того, чтобы Стас (и прочие статичные люди) правильно слышал: коли ты в поиске – ты взыскуешь себе акушера для собственной жизни.

Демон – опять улыбнулся. Давая понять: именно он готов оказать эту услугу. Именно он – готов осуществить (какую-либо) подмену имён. Сейчас – решится: какой именно ипостасью «тебя» – тебе предстоит раз-(и навсег-да) – решиться.

Разумеется (даже разумом) – лишь той, которой ты будешь по росту. И опять прозвучало уже не-до-сказанное, но – наполняясь немного новым не-до-смыслом:

– Саблин Плинию – третье: разве советую я тебе любовь к ближнему? Разве я здесь для того, чтобы исправить все дурное, что тобою содеяно? Нет, я здесь для того, чтобы тебя навсегда изменить – сделав низшим (раз уж ты по воле своей – быть высшим не волен)!

Какие-то тени метнулись. Приказы – стали исполняться. Женские визги – утихли. Где-то у дверей (и у черного входа, и у белого) возникли непроходимые часовые. И защелкнулись замки.

Как веки сомкнулись – чтобы ничто внешнее внутреннему не мешало.

– Прекрасно, – сказал Золотозубый (показалось – на-всегда поделив реальность на невыносимо прекрасное и непоправимо пошлое) и повел глазами; показалось – как бы снимая с реальности стружку!