Как выглядит будущее?

Одной из главных черт Дубая и значительной части мировой экономики на протяжении последних десятилетий является растущий дисбаланс между «финансиализацией» и «реальной экономикой». И это – еще одно препятствие на пути развития эффективных мер, направленных на противодействие климатическим изменениям. Это еще одно препятствие для перехода к будущему, в основе которого будет лежать низкий уровень потребления углеродного топлива, ведь почти вся мировая экономика «финансиализирована». К 2010 г. общая стоимость валютных трансакций составила 955 трлн долларов США, что более чем в 15 раз превысило показатель мирового ВВП (63 трлн долларов США: www.spiegel.de/international/business/out-of-control-the-dest-ructive-power-of-the-financial-markets-a-781590.html). Подобная циркуляция финансовых средств привела к установлению «диктатуры финансовых рынков», поскольку доходы и права перераспределились от «реальной экономики» к «капитализму, построенному на принципах казино» (Latouche 2009; Sayer 2015). Экономики теперь зиждутся не на предприятиях, производящих товары и услуги, а на организациях, участвующих, главным образом, в обращении финансовых средств, и соответствующем посредничестве.

Следствием высокочастотной компьютеризированной торговли стало ощущение ускользающего будущего. Операции здесь совершаются быстрее скорости мысли и связаны с передвижением денег и информации, не поддающимся человеческому разуму (Lewis 2015; Льюис 2017). В условиях столь ускоряющегося мира финансовое будущее наступает быстрее, чем поддается, это сознают соответствующие акторы (Gore 2013: 16–17). Значительная часть этого посредничества находится под контролем финансовых элит (Savage and Williams 2008). Оно противоречит интересам развития экономики, состоящей из менее крупных компаний, способных предлагать новые товары и услуги и прежде всего товары и услуги, в основе которых лежат принципы низкого потребления углеродного топлива экономикой и обществом.

Кроме того, финансовое посредничество (и соответствующие компьютерные сети) ослабляет крупные промышленные корпорации, которые теперь оказываются связанными с финансовыми институтами, заинтересованными в краткосрочной «акционерной стоимости», причем «краткосрочный» может означать здесь «менее одной секунды». Выше мы уже отмечали, что крупные «промышленные» корпорации устарели, а их число в США с середины 1990-х гг. сократилось вдвое (Davis 2012). Ричард Сеннет сетует на то, что люди более не дорожат продолжительной занятостью в какой-либо одной организации, что является как раз одним из проявлений данной нацеленности на краткосрочные результаты (Sennett 1998; Сеннет 2004). В своих крайних формах это проявляется там, где договорами не обусловливается число рабочих часов. Эти договоры не предусматривают никаких обязательств ни для одной из сторон, что являет собой парадокс, поскольку многие работники, представляющие этот увеличивающийся в численности класс «прекариата», находятся на «передовой» сферы услуг, выступая для потребителя в качестве «лица» компаний.

Гай Стэндинг описывает краткосрочность будущего для представителей прекариата, доля которого в рабочей силе по всему миру значительно выросла (Standing 2014; Стэндинг 2014). Сетевая модель трудовой занятости лишает работников стабильности при отсутствии необходимости в долгосрочных навыках и обязательствах, и это касается даже тех, кто участвует в разработке и реализации цифровых систем, являющихся фундаментом посредничества и экономики интернета и мобильных приложений. Фред Тернер показывает, как цифровая утопия, некогда составлявшая часть контркультуры, превратилась в противоположность утопии, в антиутопию, для которой привычны временный характер и нестабильность работы и жизни (Turner 2006: 258–262; Srnicek and Williams 2015).