— Что ж, давайте разовьем эту мысль. Откуда исходит право собственности? Это право, данное свыше? Оно исходит от Бога?
— Не знаю. Сомневаюсь.
— Это чисто земная, придуманная человеком норма, так?
— Полагаю, что так.
— А раз это придуманная человеком норма, разве человек не может ее изменить, усовершенствовать ради своего же блага?
— Звучит разумно.
— И разве нормы не должны отвечать интересам подавляющего большинства людей?
— Наверно, в этом и заключается демократия.
— Применяя те же идеи, если сохранение многовековых лесов отвечает интересам всего человечества, не следует ли нам изменить право собственности, чтобы горстка людей не могла уничтожать эту уникальную вселенную из цветов, деревьев, птиц и живностей ради собственной выгоды?
— А как насчет моей работы?
Вот она! — глухая стена личного интереса, о которую разбиваются все разумные доводы и призывы к справедливости. Сколько бы мы ни бились об эту стену, как бы мы ни пытались через нее перелезть, она остается неприступным и непреодолимым препятствием. Инстинкт самосохранения заложен в генах. Он сильнее голоса разума.
— Вы согласились не учитывать свои интересы, помните?
— Ну, у меня тоже есть права.
— Конечно. Но как беспристрастный судья вы должны абстрагироваться от своих прав и принять разумное, справедливое решение по этому делу, верно?
— Я думаю, что у меня больше прав, чем у какой-то там пятнистой совы.
— Кто дал вам эти права?
— Это мои права как американского гражданина. Как человека.
— Они даны вам от рождения?
— Да.
— А какими правами наделены от рождения обитатели леса?
— У них нет прав.
— Почему?
— Потому что у деревьев и разных там живностей нет прав.
— Кто это сказал?
—
— Вы принимаете свое решение как высшая и беспристрастная инстанция во вселенной — или как лесоруб, которому нужно кормить семью?
— Думаю, что в данном случае это не имеет значения.
Приведенный выше спор может быть более успешным, если я заведу его со школьным учителем из Су-Фолс или с художником из Нью-Йорка (у которых нет родных или друзей, имеющих отношение к лесозаготовительной отрасли). Вполне возможно, что и тот, и другой найдут мои доводы против уничтожения вековых лесов логичными и справедливыми. Но результат нашей полемики скорее всего будет тем же. Я подозреваю, что большинство людей считают, что у них больше прав, чем у пятнистой совы. Это предубеждение нашего рода.
Смещаем аргументацию в направлении победного финиша.
Однако направленность нашего спора можно слегка сместить, приняв во внимание личный интерес— Лесоруб — опасная профессия, да?
— В этом вы правы.
— Мужчины часто погибают или получают травмы, а их семьям приходится довольствоваться жалкими выплатами и едва сводить концы с концами, так?
— Так.
— И это тяжелый труд. К вечеру, наверно, не чувствуешь ни рук, ни ног.
— Точно.
— И работа бывает не всегда. Нет стабильности.
— Точно.
— Вам нравится ваша работа?
— Это все, что я знаю. Мне нравится быть в лесу.
— Вы бы поддержали наш план по сохранению многовековых лесов, если бы мы предложили вам безопасную, стабильную и хорошо оплачиваемую работу?
— Я бы определенно его рассмотрел.
— Вы бы вошли в комитет по разработке такого решения?
— Конечно. На самом деле мне не нравится вырубать эти огромные старые деревья. Я ненавижу слышать, как они падают. Этот звук напоминает плач.
Включение лесоруба в состав комитета необходимо для наделения его полнотой власти, так как мы помним, что нельзя выиграть спор, когда
Я зачитал приведенные выше аргументы своему другу. Когда я закончил, он сказал:
— Что ж, я скажу тебе, что я думаю. Я думаю, что одна пятнистая сова важнее для Земли, чем один представитель человеческого рода, потому что пятнистая сова находится на грани вымирания, а человечество размножается такими темпами, что уже не может себя прокормить.
— Хорошая мысль, — сказал я. — Но
— Я не знаю, — сказал он. — Но вокруг полно людей, которые не приносят никакой пользы нашей планете и только перенаселяют ее.
— Но вопрос в том,
— Пожалуй, нет, — ответил он.
— Тогда жизнью какого ребенка в Дели?
Он не ответил.
— А как насчет твоего ребенка?