Как жить и властвовать

Конечно, гранадский визирь Ибн-аль-Хатиб был склонен к преувеличениям. Впрочем, как и всякий поэт. Ведь он был ещё и знаменитым стихотворцем. Именно это сочетание визирьских забот и поэтических порывов заставило, по-видимому, Ибн-аль-Хатиба прибегнуть к гиперболе, когда он в трактате «Книга указания, или Правила визирьской власти» заявил, что визирь помогает властелину нести такое бремя, что «не под силу вынести даже горам» [787].

Однако он, пусть поэтически преувеличенно, констатировал то, что понимали все, тем или иным образом сопричастные власти. Властвование есть тяжкое бремя. Каждый властелин должен выполнять необозримое количество обязанностей, подчинять себя не им самим заведённому ритуалу, исполнять сложные императивы – беречься, определиться в мире, оснаститься, осведомляться, совершенствоваться, советоваться, миротворствовать и воевать, хитрить. И всё это ради выполнения одного из безусловных требований – хотя бы для сохранения собственной власти. А есть и другие требования – и нравственный долг, и религиозная обязанность, и стремление оставить след в истории.

В дополнение к опасности нравственной деградации, о чём мы говорили в предыдущем разделе, тяжкое бремя властвования представляет собой ещё один негативный аспект жизни и деятельности правителя – какую бы ступеньку в иерархии власти он ни занимал.

В «Светильнике владык» ат-Тартуши одна из тем, связанных с властью, – забота одного человека – владыки, властелина, султана – о многих, практически обо всех людях. «Люди заняты собой, – пишет он, – а властелин занят ими всеми. Человек опасается одного врага, а властелин опасается тысячи врагов; человек не справляется со своими домашними, с устройством своего владения, с обеспечением собственного пропитания, а властелин вынужден управлять делами всех тех, кто населяет его владения. Только наложит заплату на подол своих владений, как порвётся в другом месте. Заштопает растрепавшееся, как в другом месте царство пошло лохмотьями. Только придавит врага, как новые готовятся к нападению. И так далее: тут и настроения людей, и то, что ему приходится терпеть от их враждебности, и назначение наместников и судей, и посылка армий, и защита пограничных областей, и сбор налогов, и рассмотрение жалоб. И чудно́ ведь, право, что одна у него душа и пищи он поедает столько же, сколько и всякий из его подданных, но на другой день он спрашиваем Аллахом о них обо всех, а их о нём не спрашивают. Чудно́, что съедает властелин один каравай, а даёт отчёт Аллаху о тысяче тысяч караваев, ест из одной посудины, а отчет даёт о тысяче тысяч, наслаждается одной жизнью, а с него спрашивают за тысячу тысяч. И так во всём он несёт за них (за подданных. – А. И.) тяжести, даёт им отдых за счёт своих трудов, воюет против их врага, закрывает их прорехи, переносит их бремя, совершает их труды» [788].

Цитируя «Книгу короны», ат-Тартуши пишет также, что «малы заботы простых людей, велики заботы владык. Ум владык занят всякой вещью, а ум простонародья занят чем-то одним. Невежда отдыхает и находит себе оправдание. Владыка в трудах, но об оправданиях и не помышляет» [789].

Отчего рыдал Харун ар-Рашид

Когда Харун ар-Рашид прибыл на паломничество в Мекку, там ему встретился некий Абдаллах аль-Умари, который сказал: «Посмотри, сколько здесь народа». – «Только Аллаху дано его сосчитать», – ответил Харун. «Так знай же, человек, – обратился аль-Умари к халифу, – что каждый из них отвечает за себя одного, а ты отвечаешь за них всех. Гляди же!» Харун ар-Рашид расплакался, и слёзы его были настолько обильны, что ему стали подавать платок за платком, чтобы он успевал их утирать. Потом Харун ар-Рашид говорил: «Я хотел бы совершать хадж в Мекку каждый год, но есть там человек из рода Умара, который говорит мне горестные вещи» [790].

* * *