Какая музыка была!

Крытый верх у полуторки этой,
Над полуторкой вьется снежок.
Старой песенкой, в юности петой,
Юный голос мне сердце обжег.

Я увидел в кабине солдата,

В тесном кузове – спины солдат,
И машина умчалась куда-то,
Обогнув переулком Арбат.

Поглотила полуторатонку

Быстротечной метели струя.
Но хотелось мне крикнуть вдогонку:
– Здравствуй, Армия, – юность моя!

Срок прошел не большой и не малый

С той поры, как вели мы бои.
Поседели твои генералы,
Возмужали солдаты твои.

И стоял я, волненьем объятый,

Посредине февральского дня,
Словно юность промчалась куда-то

И окликнула песней меня.

Любимая песня

Лишь услышу – глаза закрываю,
И волненье сдержать нету сил,
И вполголоса сам подпеваю,
Хоть никто подпевать не просил.

Лишь услышу, лишь только заслышу,

Сразу толком никак не пойму:
То ли дождь, разбиваясь о крышу,
Оглашает кромешную тьму,
То ли северный ветер уныло
Завывает и стонет в трубе
Обо всем, что тебя надломило,
Обо всем, что не мило тебе?

И казалось, грустить не причина,

Но лишь только заслышу напев,
Как горит, догорает лучина,—
Сердце падает, оторопев.

Эту грусть не убью, не утишу,

Не расстанусь, останусь в плену.
Лишь услышу, лишь только заслышу —
Подпевать еле слышно начну.

И уже не подвластный гордыне,

Отрешенный от суетных дел,
Слышу так, как не слышал доныне,
И люблю, как любить не умел.

«Люди, люди мои! Между вами…»

Люди, люди мои! Между вами
Пообтерся за сорок с лихвой
Телом всем, и душой, и словами,—
Так что стал не чужой вам, а свой.

Срок положенный отвоевавши,

Пел в неведенье на площадях,
На нелепые выходки ваши
Не прогневался в очередях.

Как вы топали по коридорам,

Как подслушивали под дверьми,
Представители мира, в котором
Людям быть не мешало б людьми.

Помню всех – и великих и сирых, —

Всеми вами доволен вполне.
Запах жареной рыбы в квартирах
Отвращенья не вызвал во мне.

Все моря перешел.

                            И по суше
Набродился.
                   Дорогами сыт!
И теперь, вызывая удушье,
Комом в горле пространство стоит.

«В руинах Рим, и над равниной…»

В руинах Рим, и над равниной
Клубится дым, как над котлом.
Две крови, слившись воедино,
Текут сквозь время напролом.

Два мятежа пируют в жилах,

Свободой упиваясь всласть, —
И никакая власть не в силах
Утихомирить эту страсть.

Какая в этом кровь повинна,

Какой из них предъявят счет?
Из двух любая половина
Тебе покоя не дает.

«Не вечно Достоевским бесам…»