Какая музыка была!

И превратились похороны в праздник,
Поминки перешли в банкетный зал,
И не Преображенец, а лабазник
Салоны политесу обучал.
Пред ним салоны эти на колени
Вповал валились, грызли прах земной,

В каком-то модернистском умиленье

Какой-то модернистской стариной.
Радели о Христе. Однако вскоре
Перуна Иисусу предпочли,
И с четырьмя Евангельями в споре,
До Индии додумались почти.
Кто увлечен арийством, кто шаманством, —
Кто в том, кто в этом прозревает суть, —
Лишь только б разминуться с христианством
И два тысячелетья зачеркнуть.
Как допустить, что плоть Его оттуда,
И что Псалтыри протянул Давид
Оттуда, и не верящая в чудо
Перед Святою Троицей стоит.
А смысл единый этого раденья,
Сулящий только свару и возню,
В звериной жажде самоутвержденья,
В которой, прежде всех, себя виню.
А если я и вправду заикаюсь,
Как Моисей, то вовсе отыми
Дар речи, ибо не пред Богом каюсь,
А только перед грешными людьми.
И прежде всех, виновен в полной мере,
Ах, люди-звери, вместе с вами я…
Ах, не сужу… У приоткрытой двери
Уже стоит Всевышний Судия.
И по лимиту… или без лимита…
И даже просто так… невпроворот
Народу… и случайно приоткрыта
Дверь в зимний тамбур… там любой народ…
Командировка… срочное заданье…
Уют купейный, чаем знаменит…
Как вдруг, по ходу поезда, в стакане
Казенным звоном ложечка звенит…

6

Как вдруг на узкой полке в темноте
Я усмехнулся: что мне толки те…

7

Ну что теперь поделаешь?.. Судьба…
И время спать, умерить беспокойство,
На несколько часов стереть со лба
Отметину двоякого изгойства.
О двух народах сон, о двух изгоях,
Печатью мессианства в свой черед
Отмеченных историей, из коих
Клейма ни тот ни этот не сотрет.
Они всегда, как в зеркале, друг в друге
Отражены. И друг от друга прочь
Бегут. И возвращаются в испуге,
Которого не в силах превозмочь.
Единые и в святости и в свинстве,
Не могут друг без друга там и тут,
И в непреодолимом двуединстве
Друг друга прославляют и клянут.

«Лебяжий переулок мой…»

Лебяжий переулок мой.
Почти прямой, чуть-чуть кривой,
Участник перестройки мира, —
Что там за взорванной стеной
Замоскворецкого ампира…

«Говорит себе: – Ну ладно…»