Какая музыка была!

(Нет ничего отвратней «Бормотухи»,
Поэмки этой. В ней все строчки туги,
Все мысли площе плоского. И все ж
Ее не обойдешь, не обогнешь.
В ней слышна неподдельная обида
И за Псалтырь и за царя Давида,
А ежели она и не слышна,
То в этом виновата тишина.

Любой народ – народ не без урода…

Но целиком… На уровне народа…
Что говорить об этом… А толпа
На уровне толпы – всегда жестока, —
Готова растоптать ее стопа
Не только ясновидца и пророка.

Ты – из толпы. И спросится – с тебя…)

2

Плацкартный… Бесплацкартный… на поминки…
И на крестины… и за колбасой…
И даже просто так… и без запинки
Стучат колеса cредней полосой.

И по лимиту… или без лимита…

И даже просто так… невпроворот
Народу… и случайно приоткрыта
Дверь в зимний тамбур… там любой народ…

3

Когда религиозная идея,
Которую никто не опроверг,
Устала, стали, о Христе радея,
Низы элиты подниматься вверх.

Не из народа, из низов элиты

Исчадье розни и возни ползло,
Когда из грязи в князи сановиты,
Низы элиты выявляли зло.

Великие традиции оплакав,

Из глубины идущие веков,
Сперва безгрешней были, чем Аксаков,
Киреевские или Хомяков.

Все было так. Но не прошло и году,

У логики вещей на поводу,
Единственной реальности в угоду
В Охотном оказалися ряду.

Через плечо заглядывая в книжки,

Разлитьем[4] озаботилися вдруг,
Леонтьева читая понаслышке
И Розанова из десятых рук.

4

Когда в когда-то новые районы
Пародия на старые салоны
Пришла в почти что старые дома
И густо поразвесила иконы
Почти что византийского письма,—
В прихожих, где дубленки из Канады,
Заполыхали золотом оклады,
Не по наследству, скромному весьма,
Полученные вдруг – а задарма,
Они из ризниц, может быть, последних,
Висят не в спальнях даже, а в передних
Иконы эти, эти образа.
Там лейб-маляр, плутишка лупоглазый,
Бросал на холст валютные размазы,
В один сеанс писал хозяйке хазы
Почти что византийские глаза.
И, помавая шеей лебединой,
В другом салоне и в другой гостиной
Вприпляс рыдала – глаз не отвести,
Зовущая Цветаеву Мариной,
Почти в опале и почти в чести.

5