Какая она, Победа?

Задержались. Балинский тут же забросил петлю веревки за камень. Как утихомирить Женьку? Никогда не видел его таким бешеным. Даже подумал, дескать, сейчас я его успокою, стукну древком по башке, а там. Чуть ли не весело стало от этой мысли. Вот чего еще не было на Победе — хорошенькой потасовки! И он снова начинает убеждать Стрельцова, что нужно перейти на скалы, что это для них единственно надежный в сложившейся ситуации путь.

Собственно, Стрельцов должен был подчиниться. Ведь начальник группы Балинский! Но, с другой стороны. Стрельцов смотрит на скалы. Два кальцитовых прожилка! Он хорошо помнит: теперь недалеко, еще метров шестьдесят-сто, и будет палатка ленинградцев, совсем близко! Снова взмолился Кочетов. Надо идти, хватит дискутировать, он давно не чувствует левой половины лица, кончиков пальцев. Хочет Балинский, пусть они с Артюхиным страхуются, пусть идут по скалам, пусть идут как хотят, надо резать веревку пополам!

— Тоха, — закричал Стрельцов, — надо спасать Кочета, я режу веревку!

Он ударил по веревке ледорубом. Он рубил ее, а она не поддавалась, только лед летел. Вмешался Артюхин, попытался помешать Стрельцову, но лишь подлил масла в огонь.

— Ладно, — решил Толя, — пусть отвязываются… — Если и он, Балинский, упрется на своем, тогда все развалится. А это конец. До утра нужно дожить. Утром все войдет в норму.

Показалась ночевка ленинградцев. Только здесь стало ясно, на каком пределе сил держался Артюхин. Уже не контролируя свои действия, он, как был, в «кошках», полез в палатку спартаковцев, тут же искромсав днище остро заточенными зубьями и лишь случайно не исковеркав оставленную под спальными мешками кинокамеру. Забившись в угол, в спальные мешки, Семен Игнатьевич пытался хоть немного согреться, и уговорить его вновь выйти на холод было невозможно. А спартаковцы шли следом, и Борис Клецко, увидев испорченную палатку, высказал все, что думал на этот счет.

Что ж, он беспокоился о своих. И он был прав. Толя, как мог, извинялся, сказал, что всех сейчас же уведет, но Семена Игнатьевича смог извлечь из палатки лишь во втором часу ночи, да и то чуть ли не силком. У спартаковцев остался ночевать только Кочетов, но и он потом решил перебраться к своим, благо на этом участке были натянуты перила. Он ввалился в палатку и сказал:

— Братцы, если я сейчас не выпью, я помру.

Так все намерзлись, такой бил всех озноб, что Толя дал согласие и отмерил каждому по двадцать граммов. Запили водичкой, натаявшей к тому времени в кастрюле, нагрели чаю, начали есть. Легли в третьем часу.

Выяснение отношений, все разговоры решили отложить до возвращения, а потому молчали, каждый переживая случившееся про себя. Радости не было.

Да и рано было радоваться. Он был еще весь впереди, спуск!

Встали поздно. Слышали, как собирались ленинградцы, как прошли мимо. Лицо у Володи разнесло, поморозился он здорово, и Толя не очень спешил с выходом: надо было дать людям прийти в себя. Без особых приключений спустились к пещере 6500. В пещере дуло, пришлось ставить палатку. Зато разместились с комфортом, тут же принявшись за примус, наготовив чаю, еды, благо недостатка в продуктах они не испытывали.

Самочувствие у всех было нормальным, улучшалось и настроение. Все же говорить предпочитали на нейтральные темы. Скажем, о прихваченных морозом пальцах. У Кочетова, например, таких было восемь на ногах и несколько на руке. Словом, было о чем побеседовать. И ведь как обморозил!

Стоило снять рукавицу, чтобы отодрать с глаз линзу льда, и готово!

Начали спуск. Шли не спеша. Ребята могли взять темп и быстрей, но Толя вновь стал их попридерживать: сорвется кто, не зарубится до самого низа, круто, и лед…

К стоянке на 6000 спустились рано, однако, не мешкая, полезли в пещеру. Стрельцов, перед тем как нырнуть в лаз, глянул вокруг, и тут ему показалось, что вверху, на только что пройденном ледопаде показались и исчезли человеческие фигурки. Но там никого не может быть, они последние! Ребятам все-таки сказал, и, конечно, никто не поверил. Разожгли примус, начали греть чай, оттаивать, отогреваться душой и телом, пока вдруг в дыру входа не посыпались комья мерзлого снега. Гости! Самые неожиданные! И откуда, с Победы! Овчинников, Добровольский, Максимов. Опять что-нибудь?

Пик 6744. Овчинников

Чаю. Еще и еще чаю. А пока пьют этот, надо поставить новую кастрюльку, лишней она не будет. Когда траверсанты вышли с Дикого? Да, правильно, седьмого августа, одиннадцать дней назад. Вышли в непогоду, в мокрый снег, кто-то, прощаясь, прицепил к рюкзаку Эдика Мысловского курицу, привезенную Галкиным из Тамги… И это было хорошо. Хорошая была курица. Ее съели в первый же вечер в палатке наблюдателей под перевалом Дикий, под вкрадчивый шорох снега. Под этот шорох уснули. Под этот шорох проснулись, выглянули из палаток. Все в снегу, в тучах, в тумане, горы исчезли, и, пока пересекали ледник, чтобы подойти под маршрут, никак не могли отделаться от ощущения, что движутся по равнине и что этой равнине не будет конца. Впрочем, это ощущение скоро прошло…