Какие они разные… Корней, Николай, Лидия Чуковские

Девочкой я встречала у нас в доме Шаляпина, Маяковского, Н. Евреинова, Леонида Андреева, Владимира Короленко». Бывал по воскресеньям у Чуковских и, как он сам себя называл, «Председатель Земного шара» – Велимир Хлебников. «В противоположность Шкловскому, он всегда молчал; и всё в нем было неподвижно: лицо, взгляд, руки. Сидел и молчал. Молчание его мне запомнилось как действие, как поступок; если бы тогда меня спросили, что делает Хлебников, я ответила бы: молчит. Мне известно было, что он поэт, – но чтения его я не помню; потому ли; что стихов он у нас не читал, потому ли, что я не умела их слушать? Не знаю. Но как бы там ни было, поражали меня не стихи его, а рисунки. Лица, нарисованные в Чукоккале ярко-черным; в противоположность своему создателю, они казались мне громкими. Но неподвижность сковывала и эти лица».

В. В. Хлебников. Рисунок Ю. П. Анненкова. 1916

Самое яркое впечатление тех лет – друг Хлебникова Владимир Маяковский.

Поэт в автобиографии «Я сам» написал: «Установил семь обедающих знакомств. В воскресенье “ем” Чуковского, понедельник – Евреинова и т. д. <…>

Вечера шатаюсь пляжем. Пишу “Облако”». Лидия же Корнеевна вспоминала:

«Если мимо шагает прохожий, ведя на цепочке собаку, то всякий ребенок заинтересуется сначала собакой, а уж потом – человеком. Лошадь, которую ты гладил в детстве по шелковой шерсти и кормил сахаром с ладони, – она незабвенна. А уж первая белка! Исключением служит, пожалуй, один Маяковский. Он один памятен мне в главной, а не в побочной своей ипостаси: поэт. Быть может, это потому, что Корней Иванович более всего подготовил нас именно к восприятию стихов. Быть может, потому, что побочного, вторичного, в Маяковском почти ничего и не было.

Помнится мне, он всегда приходил к нам со стороны моря, а на берегу шагал, вслух сочиняя стихи, по той же гряде камней, по какой имел обыкновение прыгать Коля.

В 1915 году Маяковский нарисовал меня: было мне тогда восемь лет; он чувствовал, вероятно, с какой жадностью я его слушаю.

Да, я любила его вызывающе презрительное и всегда громоподобное чтение.

Когда Маяковский читал, взгляд его тяжелых глаз был всегда если не угрожающий, то угрюмый. И всегда из-за незримой ограды. Кругом были люди; он – какая-то иная порода.

Я испытывала зависть к нему, столь высокомерно судившему судей, и неловкость за себя, будто и я была среди тех, кого он осудил».

Примерно тогда же, когда произошли эти первые встречи с Маяковским, Корней Иванович сделал в дневнике удивительную запись:

«2-го апреля [1914 года]… Вчера с Лидочкой по дороге (Лидочка плакала с утра: отчего рыбки умерли): “Нужно, чтоб все люди собрались вместе и решили, чтоб больше не было бедных. Богатых бы в избы, а бедных сделать бы богатыми – или нет, пусть богатые будут богатыми, а бедные немного бы побогаче. Какие есть люди безжалостные: как можно убивать животных, ловить рыбу Если бы один человек собрал побольше денег, а потом роздал бы всем, кому надо”. И много такого.

К. И. и другие во дворе дома П. Анненкова. Куоккала. 1910-е

Этого она нигде не слыхала, сама додумалась и говорила голосом задумчивым, – впервые. Я слушал, как ошеломленный. Я первый раз понял, какая рядом со мною чистая душа, поэтичная. Откуда?».

Ответ на поставленный Корнеем Ивановичем вопрос напрашивается сам собой: из поэзии, из стихов Маяковского и других авторов, с которыми к тому времени успел познакомить дочь отец.

Это обостренное чувство социальной справедливости у девочки, девушки, женщины всё усиливалось по мере того, как увеличивался ее интерес к истинной поэзии, и росло число прочитанных замечательных книг.

15-я единая трудовая школа

Вскоре после Февральской революции семья переехала в Петроград. Девочке пора было учиться, и ее отдали в лучшее женское учебное заведение в городе – в гимназию Л. С. Таганцевой. Владелица гимназии преподавала математику, в которую была влюблена. Одна из ее учениц, Ирина Еленевская, вспоминала: «Любовь Степановна сама была математичкой, и уроки математики были ее любимым предметом. Вообще безукоризненно беспристрастная, она не могла удержать одобрительной улыбки, когда какая-нибудь ученица толково излагала геометрическую теорему или решала у доски алгебраическую задачу. Из-за этой слабости к математике, Любовь Степановна долго терпела в штате учителей поляка Д. И. Пржелясковского, блестящего математика, но страдавшего наклонностью к питью». Русский язык и литературу в младших классах преподавала Юлия Петровна Струве, по словам Еленевской, «на редкость обаятельная москвичка с бархатными карими глазами, с заложенной венцом на голове косой темных волос, веселая, прекрасно читающая выдержки из творений русских писателей и хорошая декламаторша».