Какие они разные… Корней, Николай, Лидия Чуковские

По делу детгизовской редакции был арестован и знакомый Д. П. Жукова Ю. А. Крейнович. Пройдя сквозь ад сталинских лагерей, он выжил и 15 июля 1954 года направил письмо К. Е. Ворошилову, в котором рассказал о том, как велось следствие: «Два месяца меня терзали на дневных и ночных допросах, стремясь запугать, запутать то с одним, то с другим лицом, но я не шел ни на какую подлость. Тогда, 19 июля 1937 г., в 9 часов вечера меня вызвали из камеры на допрос и отпустили обратно в камеру 27 июля в 7 часов вечера. 192 часа, восемь суток без сна, стоя на ногах, а последние двое суток и без пищи пробыл я на допросе, пока не стал ненормальным, невменяемым… На пятые сутки допроса Куберский схватил меня за голову, бил ею о стену, оскорблял меня нецензурными словами, чтобы я подписал ложь… Не помню на какие сутки я стал бредить и произносить несвязные слова и предложения. Чтобы я не заснул, голову мою поливали водой из кувшина. По ночам меня заставляли ходить от стены к стене; по пути я засыпал и просыпался от сильного удара лицом о стену… Утром, вероятно, это было 26 июля, в середине седьмых суток допроса, Куберский положил передо мною лист бумаги, вложил в руки перо и стал диктовать на его имя, сержанта Куберского, заявление, а я стал писать, что Жуков привлек меня в контрреволюционную организацию. Куберский предлагал мне включить в список контрреволюционной организации всех научных работников института[135], но этого я не сделал и включил в этот список фамилии людей, называемых мне Куберским, которых я едва знал. Когда Куберский назвал мне имя писателя Чуковского, сына Корнея Чуковского, я сказал ему, что совершенно не знаю его, но Куберский велел мне написать, что я знаю о нем, как о члене контрреволюционной организации, со слов Жукова, и я это так и написал».

Кого не арестовали, как, например, Чуковскую, того уволили из издательства. Сам С. Я. Маршак вскоре перебрался в Москву.

Но и некоторые из организаторов разгрома маршаковской редакции не избежали репрессий в это абсурдно-трагическое время. Например, директор издательства Л. Я. Криволапов в 1937 году был арестован. Отсидев в лагере почти 20 лет, в середине 50-х годов он вышел на свободу и вернулся в Ленинград, где занялся опять издательской деятельностью. Л. Я. Криволапов был не таким уж плохим человеком. Л. Пантелеев написал Лидии Корнеевне 19 февраля 1970 года: «С Успенским я здороваюсь… Здороваюсь я и с Криволаповым (и Александра Иосифовна тоже). В нынешнем Лендетгизе он, пожалуй, самая светлая личность».

Арест мужа

В 1937 году Лидия Корнеевна потеряла работу, которая ей нравилась, лишилась горячо любимого мужа. Но до конца ли понимала она, что происходит в стране? Нет. Написала позднее: «…После смерти Сталина и после XX съезда, претерпев уже и тюремные и лагерные гибели близких и их, преимущественно посмертную, реабилитацию и оказавшись волею судьбы не в родном Ленинграде, а в Москве, – вспоминали мы однажды с Тамарой Григорьевной – она да я – минувшие времена. Дивились собственной рьяности и собственной слепоте. Многое мы уже понимали в тридцать седьмом, – сказала я, – но ведь далеко не всё. Вот, например, гибель крестьянства прошла мимо нас…» И был энтузиазм, было сочувствие пятилетке, индустриализации, стахановскому движению. «Почему?» – спросила Чуковская свою подругу. Т. Г. Габбе ответила: «Нас подкупили». «Да какой же подкуп? – удивилась Лидия Корнеевна. – Талоны в привилегированную столовую, где мы никогда не успевали пообедать, угорелые от сверхсильного труда? Мы жизнь свою жертвовали труду, а получали в награду выговоры с занесением в личное дело». Тамара Григорьевна объяснила: «Мы были подкуплены самым крупным подкупом, какой существует в мире, – свыше десяти лет нам хоть и со стеснениями, с ограничениями, а все-таки позволяли трудиться осмысленно, делать так и то, что мы полагали необходимым. Сократи нам зарплату вдвое, мы работали бы с не меньшим усердием. Индустриализация там или коллективизация, а грамоте и любви к литературе подрастающее поколение учить надо. Отстаивать культуру языка, культуру издания, художество, прививать вкус – надо. Вспомним, скольким прозаикам и поэтам – настоящим писателям, а не халтурщикам! – отворили мы двери в литературу и помогли утвердиться в ней!..».

Приведя данные слова своей подруги, Чуковская добавила: «И Митю, и товарищей его, молодых физиков-теоретиков, начальство подкупило тем же подкупом: до времени одарило их возможностью делать в науке так и то, что они сами, физики, считали нужным, а препятствия чинило пустяковые».

За М. П. Бронштейном пришли в ночь с 31 июля на 1 августа 1937 года, но не застали его дома. Несколькими днями ранее он уехал к родителям в Киев. Лидия Корнеевна вспоминала: