Какие они разные… Корней, Николай, Лидия Чуковские

«Сейчас получил от Лиды письмо. Изображает себя моей жертвой. Я, видишь ли, приказал ей уехать из Киева, и она, повинуясь моим велениям, едет в Крым!!! Я послал ей длиннейшую телеграмму, уговаривая остаться в Киеве – или где она хочет, – но боюсь, что телеграмма запоздала… В таком случае – ты увидишься с ней (на что ей это свидание, я понять не могу!!!) – сообщи ей, что полученную от нее телеграмму-доверенность я лично предъявлю кому следует, что Люша цветет, что на изгнание Иды никто у нас не покушается и, главное, что есть признаки, что положение Лиды и Катеньки Л<ившиц> – и тысяч других Лид и Катенек стало тверже, прочнее».

Слова об улучшении положения жен «врагов народа» («Лид и Катенек») связаны с ходившими тогда слухами о скором смещении со своего поста наркома внутренних дел СССР Н. И. Ежова. Он действительно был смещен – в декабре 1938 года. Его место занял Л. П. Берия, который, еще будучи первым заместителем наркома (с августа 1938 года), добился того, что несчастных женщин перестали арестовывать. В эту короткую «оттепель» были пересмотрены дела некоторых осужденных по 58-й статье УК РСФСР. Немногочисленные счастливцы были выпущены на свободу, в том числе подруга Чуковской А. И. Любарская.

Осенью 1938 года Чуковский известил дочь о том, что ей можно возвращаться домой. Лидия Корнеевна приехала в Ленинград и сразу же продолжила выяснение судьбы мужа. Долго не верила в то, что 10 лет дальних лагерей без права переписки на языке «правоохранительных» органов означает расстрел.

13 декабря 1939 года Корней Иванович после того, как побывал на приеме у В.В. Ульриха, сообщил дочери:

«Дорогая Лидочка.

Мне больно писать тебе об этом, но я теперь узнал наверняка, что Матвея Петровича нет в живых. Значит, хлопотать уже не о чем.

У меня дрожат руки, и больше ничего я писать не могу».

Даже после получения этой записки Лидия Корнеевна не смогла поверить в смерть мужа, весной 1940 года добилась через знакомых аудиенции у начальника УНКВД Ленинградской области С. А. Гоглидзе. Он подтвердил: М.П. Бронштейн мертв. Только тогда поверила.

Пережитая трагедия сделала Чуковскую настоящим литератором. По крайней мере, так считала она сама, призналась в «Прочерке»:

«Я и прежде что-то пописывала. Вокруг меня все писали, и я писала – лет с десяти. Дневник, письма, стихи, статейки, рецензийки, рефераты, рассказы. Почему бы нет?

На этот раз я впервые взялась за перо потому, что не писать не могла. Писала я не о Мите и не о себе, я писала о женщине, которая верует, что “у нас зря не посадят”, но продиктовано было каждое слово Митиной судьбою, оледенелою набережною Невы. Моим новым состоянием, продиктованным мне новой действительностью».

Лидия Корнеевна говорит здесь о своей повести «Софья Петровна». Ее смысл писательница разъяснила следующим образом: «Имя героини – имя нарицательное, имя ослепленного, оглушенного, живущего призраками общества. Моя героиня верит не тому, что она видит и прочно знает сама – что сын ее труженик, комсомолец, увлеченный своей работой, – а вымыслу».

Написана повесть была незадолго до начала Великой Отечественной войны (рукопись автор передала на хранение самому надежному другу – Изе Гликину). Тогда же стали делаться записи, легшие в основу главного произведения Чуковской – «Записок об Анне Ахматовой».

Глава 4 Ты должна записывать всё

Записывать опасно

Первая встреча с Анной Ахматовой (не знакомство еще) произошла 7 августа 1922 года – в годовщину смерти Александра Блока. В этот день в Доме литераторов в Петрограде состоялся вечер памяти поэта. На нем выступила Ахматова. Чуковская вспоминала: «…Я видела ее в Доме литераторов на вечере памяти Блока. Она прочитала: “А Смоленская нынче именинница” и сразу ушла. Меня поразила осанка, лазурная шаль, поступь, рассеянный взгляд, голос. Невозможно было поверить, что она такой же человек, как мы все».

Анна Ахматова. 1950