Какие они разные… Корней, Николай, Лидия Чуковские

После встреч с Анной Андреевной начинались пересуды. Особенно усердствовали писательские жены. Их Ахматова прозвала «вязальщицами», сравнив с теми женщинами, которые во время Великой французской революции располагались поближе к гильотине и, с радостью ожидая очередную казнь, проворно работали спицами. Любимым занятием «вязальщиц» было злословие. Они играли ту же роль, каковая в химических реакциях отводится катализаторам, – ускоряли все негативные процессы, возникавшие при общении членов ташкентского эвакообщества, усиливали раздражение его членов, которого итак было предостаточно из-за неустроенности быта. Он был таков, что люди порой совершали поступки, немыслимые для них при нормальных условиях жизни. Например, сына Марины Цветаевой голод привел к уголовному преступлению. Он украл вещи у хозяйки снимаемой им комнаты, тут же их продал, а деньги проел. И местные мальчишки бросали камни в окна подъезжающих к вокзалу поездов потому, что считали: эвакуированные их объедают, в поездах едут новые голодные рты.

На таком фоне развивались отношения.

Раневская

Лидию Корнеевну из всех посетителей Анны Андреевны больше всех раздражала Раневская. Многое в ее поведении не нравилось дочери Корнея Ивановича, но не Ахматовой, которая с актрисой сохранила отношения, а с Чуковской общаться перестала. Попробуем разобраться, почему так произошло.

Начнем с возраста. Анне Андреевне – 53 года.

Фаине Григорьевне – 46 лет. Лидии Корнеевне – всего лишь 35. Ахматова и Раневская – почти ровесники. В 1915 году Раневская начала выступать на сцене. Ахматова тогда находилась на пике своей славы. Им было что вспомнить о том времени (а Чуковская тогда была восьмилетней девочкой).

Ф. Г. Раневская

Сближала поэта и актрису и общая любовь к застолью, к которому, как и отец, Лидия Корнеевна относилась отрицательно. Показательна ее дневниковая запись, сделанная 16 февраля 1942 года:

«Я сидела у NN[137]. Она была вся серая, с отекшей ногой. Оказалось, что Беньяш пригласила ее, О. Р. <Шток> и Радзинскую навестить ее вечером. NN колебалась – идти или не идти – но видно было, что идти ей хочется. Она отправила меня к Штокам[138], сама осталась переодеваться в своей комнате. У Штоков, где я ждала, О. Р. не было, а сидела Радзинская.

– Я собиралась купить по дороге вино, – сказала мне Радзинская, – но, по-видимому, сегодня не стоит этого делать, раз NN нездорова.

– Пожалуй, не стоит – согласилась я.

Через несколько минут NN зашла, готовая. Мы отправились все вместе; они свернули к Беньяш, я – домой.

Прихожу на следующий день. NN, как всегда, очень приветливо встретила меня, “придворные дамы”, как повелось, удаляются, зная, что NN любит беседовать со мной наедине, NN поит меня чаем и вдруг, посередине дружеской беседы, говорит:

– Я очень, очень на Вас сердита и обижена. Впервые в жизни.

– ?

– Вчера у Беньяш Радзинская заявила: “я хотела принести вино, но Л. К. и О. Р. запретили мне, так как NN сегодня нельзя пить”. Я в ярость пришла. Как! Я уже двое суток не курю, на это у меня хватает силы воли, а меня изображают перед чужими людьми безвольной тряпкой, алкоголичкой, от которой необходимо прятать вино!.

На все мои представления, возражения, объяснения следовали гневные и страстные ответы».

Садясь за стол вместе с Раневской, Ахматова оживала. Чуковская записала в дневник 6 октября 1942 года:

«Вечером, в дождь, закутавшись, я пошла к NN. У нее застала только что приехавшую из Алма-Ата Раневскую, – выпивают и закусывают.

NN оживленная, веселая, ясная, без обычной ее подспудной печали – просто веселая».

Во время застолья велась интересная для обеих беседа, Раневская блистала своим актерским мастерством, которое не оставило равнодушной и Чуковскую, записавшую в дневник 27 марта 1942 года: «Раневская изображала директора, свою квартирную хозяйку и очень мне понравилась».

А что Лидия Корнеевна могла предложить компании? Свои стихи? Ими трудно было очаровать слушателей, даже она сама считала их далекими от совершенства, записала в дневник 24 декабря 1941 года: «Нечкина угощала нас вином, изюмом, орехами и манной кашей. Затем читала NN свои стихи, из тех, которые мне она уже читала. Я слушала и думала про себя, сколько уже бедная NN выслушала в своей жизни дилетантских женских стихов, и корила себя за то, что читала ей свои». Через четверть века Чуковская следующим образом объяснила свою неудачу в поэзии: «…Из-за нее [Ахматовой]… безусловно из-за нее, я не стала поэтом. Любая моя, мною пережитая, мысль уже высказана ею с такой полнотой и силой, что “тех же щей да пожиже влей” незачем».

Разрыв

Ахматову раздражала чрезмерная опека со стороны Лидии Корнеевны. Это видно из дневниковой записи, сделанной 17 апреля 1942 года: «Я зашла к ней вечером. По дороге встретила Беньяш. Скоро явились: Раневская и Слепян. Сквернословили и похабничали. NN была с ними очень терпелива и любезна. Зато на меня сердилась, когда я мыла посуду: “не надо, вы ничего не видите. Вот у Л. Дроботовой это выходит легко”. Но я всё же вымыла, принесла воды, вынесла помои».