Какие они разные… Корней, Николай, Лидия Чуковские

В этой записи показательны слова «всё же», то есть, несмотря на запрет, сделала по-своему, – упрямство, черта характера, сильно усложняющая общение с людьми.

Признание своего мнения единственно верным (еще одно из проявлений упрямства) видим в записи от 13 марта 1942 года:

«Вчера я по условию пришла к Беньяш слушать вместе с NN ее работу о Ханум. Кроме нас была Слепян – грубая, злая, умная. Мелькнула Раневская.

Беньяш читала нечто очень ловкое, но трепетно-розовато-волнующее, очень безвкусное по всем очертаниям, очень дурное по языку, очень банальное и дилетантское. “Красота, красота!”

Первая высказалась NN: “Хорошо. Интересно. Создает образ Ханум. Тот, кто не видел – захочет увидеть, а кто видел – припомнит свое ощущение”.

Я высказалась всерьез, точно и беспощадно.

NN и Слепян обрушились на меня. Беньяш сказала, что я очень мила, но с моими оценками не согласилась.

Слепян говорила обычности, на которые скучно было возражать.

NN – “Загубил, загубил Вас Маршак…” И отсюда перешла к гневной филиппике против редакторов, которую постараюсь воспроизвести точно:

– “Мне рассказывали, что на одном редакционном совещании по поводу одной рукописи было сказано: она плоха, но если дать человеку со вкусом, то будет толк. Да что же это за шарлатанство, в конце концов! Кого же должен любить читатель? Чей портрет вешать на стенку?”

О редакторах в данную минуту речи не было, так что это был просто выпад против меня и моего профессионализма».

Обратите внимание на слово «беспощадно». Нельзя к автору, пусть даже бесталанному, относиться «беспощадно». Свое мнение надо иметь, и высказывать его необходимо, но в другой форме. Примером правильного выражения мысли могут служить слова Габбе, сказанные Чуковской после того, как она прочитала подруге свои стихотворения:«.. Вас я не слышу в стихах. Я не уверена, что если бы мне их показали без подписи, я бы узнала, что это вы». Оценка точная, негативная, но не злая, не «беспощадная».

Недовольство друг другом накапливалось, росла обида. Характерна запись, сделанная 27 апреля 1942 года: «Раневская стала просить у NN книгу в подарок. NN взяла у меня ту, что давала мне на хранение, и подарила

Раневской. А я не смела просить ее себе. Могла бы сама догадаться: знает, что моя осталась в Ленинграде. Я опять обиделась».

Недовольство достигло критической массы – произошел взрыв. Случилось это в конце 1942 года. Чуковская записала в дневник 11 декабря:

«Последняя моя запись об NN – о человеке. Как человек она мне больше не интересна. [Несколько строк вырезано.] Что же осталось? Красота, ум и гений.

Сегодня я пошла к ней в стационар. Она вышла ко мне – в нарядном синем халате, с пушистыми, только что вымытыми волосами.

Разговор, который мы вели, был странен – по злости с ее стороны, по какой-то упорной маниакальности. Сначала мы поговорили о письме – она два дня назад получила письмо от Левы. Разговор был довольно ровен и спокоен, потом вдруг:

– А знаете, Радзинские-то ведь оказались бандитами. Он сам признался, что брал все время себе мой паек – весь мой паек. Вы подумайте! Холодные, спокойные бандиты. Это после стольких демонстраций заботы и преданности.

– Кому же он признался?

– Фаине Георгиевне.

Я молчала. По-видимому, раздраженная этим молчанием, она несколько раз повторила слова о бандитизме.

Потом:

– Как я скучаю по Наде… Очень хочу ее видеть. Почему-то она ни разу не пришла.

В ответ на мой удивленный взгляд:

– Да, в ту больницу я не хотела, чтобы она пришла, та уж была слишком страшная… (Зачем она лжет мне? Ведь я знаю, почему она не хотела.) А здесь нарядно, хорошо… Пусть она придет в воскресенье… Ведь она и Ф. Г. [Раневская] и Ломакина спасли мне жизнь. Иначе я давно лежала бы на кладбище. Особенно после того, как Ваш убийца врач, которого Вы привели [зачеркнуто полторы строки.] Скажите, зачем Вы его тогда привели? Для чего?

– По-видимому, для того, чтобы убить Вас, NN. Для чего же еще!

Затем – от полной растерянности перед этой настойчивой грубостью, непостижимой и непристойной [продолжение отрезано]».

После этого отношения прекратились. Причина разрыва – обида. Слово «обида» очень часто встречается в «Ташкентских тетрадях». Их Лидия Корнеевна не решилась опубликовать, а часть записей уничтожила. Видимо, все-таки чувствовала вину перед Анной Андреевной. В конце жизни, перечитывая записи, сделанные в Ташкенте, написала: «Как там А. А. нуждалась во мне». И все же пошла на разрыв отношений. Не хватило терпимости и понимания того, что ей самой тяжело, но легче, чем Ахматовой: с нею рядом любящие родители и дочь, а рядом с Анной Андреевной нет никого из родных. И, может быть самое главное, не хватило любви, не к творчеству Ахматовой, а к ней как к человеку. Когда любишь по-настоящему, прощаешь всё. Прощал же Лидии Корнеевне Матвей Петрович всё, что бы она ни сделала.