Какие они разные… Корней, Николай, Лидия Чуковские

Вольфсон все-таки расплатился с Чуковским, но не деньгами, а векселями владельца книжного магазина «Экономист», располагавшегося на углу Литейного проспекта и Симеоновской улицы. Николай Корнеевич вспоминал: «Срок векселя истекал 1 марта 1926 года. Ждать до марта будущего года казалось мне нестерпимым, и я побежал в “Экономист” умолять расплатиться со мной сейчас. Но там меня встретили смехом. У меня осталась одна надежда – учесть эти векселя в каком-нибудь Обществе Взаимного Кредита. В годы нэпа Обществами Взаимного Кредита назывались маленькие частные банки, начавшие возникать то тут, то там. В сущности, это были ростовщические конторы, выдававшие – за большие проценты – ссуды под солидное обеспечение. На Невском были вывески нескольких таких “обществ”, и я посетил их все. Но векселя магазина “Экономист” не были “солидным обеспечением”, и мне нигде не дали ни копейки. И я, проголодав с семьей всю зиму, только 1 марта получил деньги за свою работу».

Отношения с В. О. Сметаничем, выступавшим в печати под псевдонимом Стенич, продолжались и становились всё более теплыми. В своих воспоминаниях Николай Корнеевич рассказал историю этого незаурядного человека, блистательно переведшего на русский язык произведения Шервуда Андерсона, Бертольта Брехта, Джеймса Джойса, Джона Дос Пассоса и Уильяма Фолкнера:

«Стенич ушел из “Мысли” вскоре после начала нашей дружбы. И о том периоде его жизни, когда он работал в “Мысли”, я знаю больше по его рассказам, чем по собственным наблюдениям. А рассказы его были кратки, отрывочны и даже отчасти загадочны.

Для меня долгое время были загадочны его личные отношения с Вольфсоном. Он терпеть не мог Вольфсона, однако был связан с ним вовсе не только необходимостью работать на него ради куска хлеба. В его отношениях с Вольфсоном было что-то приниженное, совершенно не свойственное его отношениям с другими людьми, было чувство зависимости, вызванное не только тем, что Вольфсон платил ему зарплату.

Он отлично знал, что Вольфсон – грубый хам, живодер и бессовестный пройдоха. Эти прелестные свойства своего патрона он ежеминутно испытывал на себе самом. Вольфсон, например, говорил ему “ты” и называл при всех не иначе, как “каторжник”.

– Эй, каторжник, тащи сюда верстку! – ревел он ему из своего кабинета.

И Стенич сносил это безропотно в течение двух или трех лет, хотя был обидчив и ни от кого не потерпел бы грубости.

Он мне рассказывал, что, выдавая ему зарплату, Вольфсон всякий раз посылал его в папиросный ларек за картами. Такой установился обычай: Стенич должен был на свой счет купить колоду карт и играть со своим хозяином в “двадцать одно”. Зарплату в “Мысли” выдавали в конце рабочего дня, и все, получив деньги, расходились; в пустых комнатах оставались только Вольфсон со Стеничем и играли до поздней ночи. Вольфсон был опытный картежный игрок, умелый и расчетливый, а Стенич нервничал, горячился, хвастал, блефовал и – проигрывал. Все заработанные у Вольфсона деньги уходили к Вольфсону обратно, Вольфсон торжествовал и потешался, а Стенич, обреченный на голод до следующей получки, делал отчаянные и безуспешные попытки отыграться.

Он был связан с Вольфсоном некоторыми особыми обстоятельствами, о которых я стал со временем догадываться по его отрывочным рассказам.

Они встретились каким-то образом в Баку, в 1922 или 1923 году. Стенич, недавно выпущенный из тюрьмы и исключенный из партии, приехал туда в качестве представителя какого-то государственного хозяйственного треста – не то делать закупки, не то распределять заказы. Словом, через его руки проходили казенные суммы, и в одной из этих сумм он не мог отчитаться.

Я вовсе не хочу сказать, что Стенич был неустойчивый человек и совершил растрату. Напротив, я совершенно убещден в противном. Я хорошо помню, как мелочно щепетилен бывал он всегда в денежных делах. Но, темпераментный и легкомысленный, он был создан для того, чтобы его запутали. И его запутали. В Баку он оказался в таком положении, что кроме самоубийства, ему не оставалось никакого выхода.

Спас его Вольфсон, случайно заехавший в Баку по своим спекулянтским делишкам. Вольфсон внес за Стенича недостающую сумму и увез его с собой в Ленинград.

Поначалу Стенич был счастлив такому обороту событий. Он вылез из беды, вернулся в родной Ленинград, получил возможность работать в издательстве над созданием книг, о чем он издавна мечтал. Он полон был благодарности Вольфсону и готов был служить ему верой и правдой. Он полон был мечтаний о просвещенном издательстве, вокруг которого соберется всё талантливое, культурное, смелое, что есть или будет в литературе; и, конечно, в тайне надеялся всё это талантливое, культурное, смелое повести за собой.

Но всем этим мечтаниям не суждено было сбыться. Зависимость от Вольфсона оказалась тяжелой, унизительной, непереносимой. Вольфсон называл его каторжником, беспрестанно напоминал ему о своем благодеянии и требовал от него беспрекословной покорности, рабского служения своим интересам… Все попытки Стенича выпустить в свет что-нибудь путное, кончались неудачей.