Какие они разные… Корней, Николай, Лидия Чуковские

Лившиц – с молодой женой и только что родившимся ребенком[60] – долго жил в нищей квартире на Моховой в постоянной борьбе с огромными крысами. Дом был старый, рассохшийся, прогнивший, все полы были в щелях, и из всех щелей лезли крысы, здоровенные, злые, бесстрашные. Они вскакивали к Лившицу на стол, когда он писал, навещали по ночам супружескую постель, грозили сожрать младенца. Лившиц убивал их кочергой. В кухне соорудил он хитроумную ловушку, заманивавшую крыс в ведро с водой. Ловушка работала безотказно, каждое утро выбрасывал он пять-шесть крыс, но меньше их не становилось. В этой обстановке Лившиц был такой же, как всегда – торжественный, большой, красивый, пышно-вежливый, важный, убежденный в своем незыблемом превосходстве над всеми людьми. “Последний еврейский лорд”, прозвал его Стенич, и Лившиц, разумеется, был очень польщен этим прозвищем.

Стенич как-то сказал:

– Опусти Бена Лившица лицом в нужник и продержи его в таком положении пять лет, а потом дай закусить мятной лепешкой, и он всю жизнь будет помнить мятную лепешку, а про нужник забудет.

Но судьба была так безжалостна к Лившицу, что, уготовив ему страшный конец, не дала закусить мятной лепешкой».

Михаил Чумандрин

Бенедикта Лившица арестовали 16 октября 1937 года. А тремя месяцами ранее, 19 июля, за решеткой оказался еще один знакомый Николая Чуковского – поэт Вольф Эрлих, прославившийся тем, что Сергей Есенин посвятил ему свое прощальное стихотворение «До свиданья, друг мой, до свиданья…». В обвинительном заключении сказано, что он «является участником троцкистской, шпионско-террористической и вредительской группы, связанной с японской разведкой и ведет контрреволюционную вредительскую работу», что «в группу был завербован в 1932 году в гор. Ленинграде ЧУМАНДРИНЫМ Михаилом Федоровичем – членом Союза Советских Писателей (арестован)»[61]. Эрлиха 24 ноября 1937 года расстреляли, а Чумандрина (невероятно!) – выпустили на свободу.

После смерти И. В. Сталина начался процесс реабилитации необоснованно репрессированных писателей. Допрашивали оставшихся в живых свидетелей. 21 декабря 1955 года дал свои показания Николай Чуковский. Он в частности сказал: «Эрлиха Вольфа Иосифовича я знаю примерно с 1924 года. В этот период Эрлих, так же как и я, был начинающим писателем. Знал я его довольно близко, мы часто посещали друг друга и делились своими творческими планами». На вопрос оперуполномоченного КГБ Серикова: «Какое должностное положение занимал Эрлих в Союзе Советских писателей и мог ли он противодействовать выпуску произведений советских писателей?» Николай Корнеевич ответил: «Эрлих был рядовым членом союза, и он ни в коей мере не мог противодействовать выпуску в свет того или иного произведения»[62].

Эрлих помешать выходу в свет чьих-либо сочинений не мог, а Чумандрин, занимавший более высокое положение в писательской иерархии (он был одним из руководителей ЛАППа – Ленинградского отделения Российской ассоциации пролетарских писателей), сделать это был в состоянии и делал. Погибший в годы сталинщины прозаик Алексей Тверяк написал Горькому 5 января 1933 года:

«С 1924 года (когда я начал печататься) по 1929 год я выпустил 8 книг (“Передел”, “Ситец”, “На отшибе”, “Две судьбы”, “У лесного озера”, “Чудаки”, “Нечистая сила” и друг). Почти веемой книги выдержали от 3 до 6 изданий, тиражи некоторых из них достигают 500000. Основные мои книги (“Передел”, “Две судьбы”, “Па отшибе”) из года в год входят в “основной рекомендательный список” для библиотек. В 1929 г., когда я работал на Волге в бригаде рабочих по коллективизации, кому-то вздумалось приклеить мне ярлык “кулацкого писателя”. Как Вы знаете, в то время было модно наклеивать такого рода ярлыки. Мои враги, занимавшие в литорганизациях руководящие посты, подняли вокруг этого дела вой. Особенно старались Ю. Либединский, М. Чумандрин и Н. Брыкин.

На мою голову посыпались невзгоды, стало чуть не делом чести и доблести травить меня. Причем люди совершенно откровенно и цинично говорили мне в глаза: