Каким быть человеку?

«Чуваки, – сказала я, – жизнь – вовсе не прыжки в баре, когда тебе по ногам стреляет ковбой».

На следующее утро я проснулась с облегчением от того, что больше не чувствовала себя накуренной. Я завяжу с травой, потому что у меня от нее паранойя. Но я останусь поближе к Богу, потому что у меня от него паранойя.

Мы с Марго решили относиться к наркотикам не так строго. Ведь после одной ночи алкоголя и сигарет или нескольких дорожек кокаина на следующий день просыпаешься со свежей, спокойной головой на плечах, а вовсе и не с адским похмельем. Наши внутренности, словно часы, переводят на начало, на 00:00:00.

Одни из лучших своих картин Марго удалось написать на утро после того, как мы пили с ней восемь часов подряд. Она проснулась в девять, встала и без малейших раздумий и сомнений пошла прямиком в мастерскую, где начала писать. Я проснулась у себя и убрала всю квартиру, вручную помыла стены. В тот день никому из нас не хотелось звонить другой – а ведь обычно мы с Марго разговариваем по крайней мере один раз в день: так бодрее.

Вскоре между нами так завелось, что мы встречались с ней несколько раз в неделю в баре «Лот 16» просто попить пива; потом, разогнавшись и не желая останавливаться, мы звонили кому-нибудь и заказывали кокаин; потом нам пришлось так расслабляться каждый вечер после целого дня работы – а на следующее утро мы просыпались и работали лучше, чем если бы ночью не обдалбывались. Всё это время мы преспокойно напивались в хлам, преспокойно просыпались, словно сброшенные до 00:00:00, не звонили друг другу до вечера, а потом каждый раз, как в первый, узнавали друг у друга: «Не хочешь прогуляться, сделать паузу?» Да, хочу. Днем – строгость, трезвость. Ночью – забвение. День, ночь. День, ночь. Так и продолжалось с ритмичностью мячика, который перекидывают из одной руки в другую.

В какой-то момент Райан попробовал поговорить с нами:

– Никто больше не хочет с вами общаться и, когда они вас видят, стараются смыться. Шила, ты больше не ходишь на курсы клоунады.

– Ну и похуй. Кому какое дело до курсов клоунады? – сказала я, пиная бордюр.

Мы просто следовали своим инстинктам, как делали всегда.

Я хотела взять в руки здоровенную трубу, размахнуться ей и вмазать кому-нибудь поперек горла. Я хотела увидеть, как его тело выгнется, как красная струя хлестнет из горла, словно из прорванного водопровода. Психоаналитические наркотики.

Хотя на улице было холодно, ночами мы гуляли по городу. В одном направлении, потом в другом, неважно. Просто шли, куда глаза глядели. «Зайдем в этот переулок?» – «Окей». – «А по этой улице пройдемся?» – «Да, давай». – «Но мы только что пришли оттуда». – «Ничего, тогда еще раз». Мы ходили туда-сюда, туда-сюда. «Если будем так продолжать, протопчем канаву посреди улицы». – «Ничего, лучше уж бродить туда-сюда, чем куда-то приходить». Туда-сюда, вверх по улице и обратно. А по утрам Марго рисовала, а я мыла стены.

Становилось холоднее. Мы убеждали себя, что это были самые счастливые дни нашей жизни. У нас никогда не было распорядка. Никогда еще у меня и Марго не было такого эффективного расписания. По утрам на окнах был иней. Я шла на работу в салон. Красота была повсюду.

* * *

Лекционная часть занятий проходила в университетских залах с посадкой, как в Колизее. В темноте все сидели в своих зимних ботинках, в которых пробирались сюда через сугробы, так что к концу занятий у нас под ногами собирались лужицы слякоти. Надевая в конце занятий тяжелые пальто, мы старались не задеть краем рукавов эти лужицы растаявшей смеси из снега и грязи. Я сидела в пальто всё время и едва видела страницы, свет в помещении был почти полностью потушен. На экране проектора перед нами демонстрировали картину с мужчиной на вершине скалы – работа Каспара Давида Фридриха. Голос преподавательницы усиливался микрофоном. «В девятнадцатом веке…» – говорила она.

«Девятнадцатый век!» – подумала я ухмыляясь.

«…художники увлекались концепцией возвышенного, то есть самым благородным выражением гармонии между природой и человеком. Наблюдатель природы, как этот человек на скале, преисполняется благоговением перед величием, созданным Богом, – это одновременно и смирение, и возвышение, потому что он, как наблюдатель и свидетель, занимает привилегированную позицию по отношению ко всему мирозданию – ведь он и часть его, и вне его, как посторонний зритель. Именно через наблюдение природы могло возникнуть чувство возвышенного, поэтому в картинах этого времени можно увидеть…»

Смена слайда.

«…необузданную и зашкаливающую силу и красоту природы, а рядом на полотне – ее наблюдателя, символизирующего одновременно зрителя и художника. Без этого свидетеля…»

Именно! Именно! Это не изображение возвышенного! Внезапно я поняла наши прогулки с Марго туда-сюда по улицам в приступах наркотического опьянения.

– Нет в этом ничего возвышенного, – сказала мне Марго.