Какое дерево росло в райском саду?

Дорога начинается высоко на плато Омалос, где раскинулись поля, на которых диких тюльпанов еще больше, в том числе и представителей другого вида-эндемика – розового Tulipa cretica. Прелестное, уютное местечко – ничто не предвещает трудностей предстоящего пути. Открываешь деревянную калитку, ведущую с дороги, как будто входишь в сад. На стенах домиков у дороги цветет обриета, и ее заросли плавно переходят в дикорастущие колонии на камнях, укрепляющих стены ущелья. В него ведут деревянные ступени с перилами. Вскоре тропа становится круче, ступени – реже, и ловишь себя на том, что слишком много времени проводишь, глядя себе под ноги. Никакого пейзажа вдали не видно за высокими соснами, но все равно быстро понимаешь, куда, собственно, попал. Это мир крутых навязчивых вертикалей. Корни древних кипарисов на склонах над головой стекают по отвесным скалам, будто лава. Кругом разбросаны огромные валуны, заброшенные на дно ущелья тектоническими спазмами и оползнями. С веток сосны на тропу тянутся вязкие сладкие нити – это одиночные пчелы жужжат наверху. Длинные колонны гусениц походного шелкопряда взбираются на ствол в противоположном направлении. С только что распустившихся цветков платана восточного сыплется пыльца, золотом окаймляет лужицы – краткие интерлюдии горизонтальности. Когда деревья расступаются и пропускают солнечный свет, начинаются цветы: цикламен критский, лютик азиатский, а затем – я долго его искал, а нашел, как ни смешно, неожиданно, когда отошел в сторонку, подчинившись «зову природы», – эндемический пион Paeonia clusii, белоснежный, с золотыми тычинками, который и сам спрятался под кустиком. У него сильный, дурманящий, пряный аромат. На миг он напомнил мне аромат кактуса Selenicereus wittii, которому мы в дальнейшем посвятим целый раздел 27, и я задумался, не могла ли какая-то прихоть параллельной эволюции привести к тому, что два вида с разных континентов и из разных семейств пахнут одинаково, а может быть, это не параллельная эволюция, а путаница в моих одурманенных мыслях.

На полдороге исполинские утесы по сторонам ущелья заслоняют небо. Их специфические ботанические обитатели называются хазмофиты – виды, приспособленные к жизни на бесплодных, практически лишенных почвы отвесных скалах[145]. Чтобы выжить здесь, растения должны обладать корневой системой, способной проникать в самые крошечные щели, и листвой, переносящей и обезвоживание, и палящее солнце. Еще хорошо бы, чтобы у них были красивые броские цветы, привлекающие насекомых, и обильные семена. Даже на стенах в самом низу ущелья во множестве растут родственники васильков с лиловыми цветами и серебряным пушком (в том числе Stahelina arborea, растение, которое так понравилось Сибторпу), кусты вязеля, увешанные кремовыми шарами, удивительный критский вьющийся латук Petromarula pinnata, чьи голубые цветы напоминают погнутые пропеллеры, и самый красивый из эндемиков ущелья – кустистый ярко-желтый лен Linum arboreum, который растет на самой вышине. Конкуренция между этими растениями зачастую состоит вовсе не в том, кто кого перерастет или заглушит. Многие растения растут поодиночке или небольшими группами в окружении голого камня, не оставляющего никаких возможностей для колонизации. Их будущее зависит от случая – насколько удачно упадет одно из их семян в незанятую расщелинку. Если оно прорастет, жизнь его будет полна опасностей – растение окажется беззащитным перед оползнями и ливнями. Если оно погибнет, его ниша может пустовать долгие годы. Суровые условия отвесных скал создают весьма реальные перспективы для развития вариаций, пусть даже воспользоваться этими перспективами непросто, и следующее семя родительского растения, которое здесь укоренится – быть может, через десятки лет, – вероятно, генетически будет уже несколько иным. Иногда новые разновидности, получив свой шанс в изолированных «питомниках» на скалах, перебираются из ущелья на каменистое плато.