Какого цвета ветер?

— Командир... Где сынок служит... письмо прислал... Благодарность за сына...

Женщины разом вздохнули.

— Ну и напугала до смерти! Радоваться тебе надо, гордиться, а ты слезы льешь, чудачка!

— Так ведь... — Валерия Ивановна всхлипнула.

— Вот тебе и ведь!..

— Товарищи! — сказала я негромко. — Времени у нас с вами не так уж и много, а статья...

Я не могла не порадоваться тому, как все сразу стихли, повернулись ко мне с готовностью, с интересом, и только когда я дочитала статью до конца, заговорили все сразу, перебивая. друг друга. Вспомнили молодого человека в куртке канареечного цвета: он немногим больше недели огоньком мелькал в цехах, ко всему присматривался, прислушивался, и увидел же! Мо-ло-дец!

Да, верно, уровень механизации у нас составляет всего лишь сорок восемь процентов. На фабрике все еще много ручного труда. Есть крючники, как когда-то еще на демидовских заводах. Зацепит подвозчик крючком ящик с пряжей и тащит его к тележке, железный ящик трется о цементный пол — музыка! А пылищи сколько!

И про цехи в статье сказано верно: тесно, душно, проходы забиты ящиками, в которых передается продукция от операции к операции. Потолки низкие, вентиляция давно устарела, поэтому часто можно видеть, как под вытяжную трубу подбежит кто-нибудь, подышит открытым ртом, как пловец, вынырнувший из воды, и снова мчится к своему рабочему месту.

Новички на фабрику идут неохотно: стара больно!

Но вот чего не увидел корреспондент: кто пришел на фабрику, не уходит, привыкает как к родному дому. Наверное, это можно назвать любовью к своей фабрике.

Если бы, скажем, наши колористы работали спустя рукава, разве появились бы прекрасные ткани — «березка», «космос», «комета»?

И еще наша старая фабрика первая в стране освоила производство нетканых материалов, уже выпустила целую радугу костюмной шерсти в рубчик — синего, голубого, коричневого, зеленого и песочного цветов. По внешнему виду ткань эта похожа на трикотаж, поэтому ее и назвали трикотином.

— Да, умеет видеть газетчик,— сказала Валерия Ивановна. — И за такое короткое время. И все правда, хорошо копнул...

А толку? — возразили ей. — Все так и останется: и крючники, и духота, и теснотища.

От двери послышалось:

— Обещали реконструировать фабрику, да так и...

— А кто возьмет на себя эту смелость? — спросила молчавшая до сих пор Ольгуня. — Переоборудовать — значит, надо нарушить конструкцию, резать балку или подпору. А здание-то строилогь еще при царе Горохе! Рухнет — и поминай как звали. Если, скажем, приспособить автокары... Для них пролеты нужны. А у нас и так повернуться негде. Подвесные дороги? Не получится. Потолки низкие, техника безопасности не даст.

• — Так зачем же тогда острая статья, если все останется как и было?

— Статья нужна,— сказала Ольгуня. — Кое-кто почешет затылок. Может, скорее начнут строить новое помещение, обещали же. Современное, по последнему слову техники, а нас под склад. Пока будем работать, как работали до сих пор. Надо использовать старую фабрику сколько возможно. Мы же не выбрасываем старое платье, пока не купим новое? А новое заработать надо.

Цымбалючка громко вздохнула:

— Вот что обидно: мы тут, а молодняк идет на новые фабрики, наслаждается там, а мы... хранители музея.

Когда работницы разошлись, Ольгуня сказала мне:

— Ну как, Саша? Интересно, правда? Ты вроде стерженька, вокруг которого жизнь вращается. Втянешься! Люди уважать тебя станут больше, чем раньше, ты же им на многое глаза откроешь.

— Я сама ничего не вижу.

— Давай уточним: не видела. И будем считать, что это уже в прошлом. Идет?

Я улыбнулась:

— Идет!..

Глава девятая СУД ЧЕСТИ

В фабричный клуб одна за другой входят женщины. Двигаются они по узкому проходу, ведущему к сцене, не спеша, вразвалочку, как утки, посматривают то в одну, то в другую сторону — облюбовывают себе места.

Мужчины выстраиваются вдоль стены за последним рядом, будто собираются петь хором.

Сегодня у нас собрание. Особенное. Скорее его можно назвать судом чести: мужа нашей Цымбалючки уличили в воровстве. Мало того, что он украл, и, как выяснилось, не первый раз, мешок шерстяной пряжи, так еще втянул в эту грязную историю паренька по прозвищу «Морячок». Он мечтал поступить в мореходное училище, пришел к нам поработать грузчиком, и вот...

Я пришла пораньше, выбрала укромное местечко у окна, мне все кажется, будто я привлекаю своей располневшей фигурой всемирное внимание.

О моем «интересном» положении на фабрике знают давно. На другой же день после нашего ночного разговора с Ольгуней, когда я вешала на доску в проходной свой рабочий номерок, табельщица вдруг спросила:

— Нилова, тебя можно поздравить?

— С чем это? — не поняла я.

— А это потом увидим: с мальчиком или с девочкой... Возьмешь меня в крестные?

Я прибежала к Ольгуне сама не своя:

— Обо мне все знают!

— Ну и что? — спокойно отозвалась ткачиха. — Я специально рассказала Цымбалючке. А она уже постаралась добросовестно.

Я обиделась. Никогда такого от Ольгуни не ожидала.

Она попыталась успокоить меня: