Какого цвета ветер?

— Возьми хоть бы нашу директрису. Что ты о ней знаешь? Красивая, счастливая женщина, директор фабрики,, депутат Верховного Совета, дом полная чаша, так? И еще скажешь, что ей повезло: на фабрику пришла прядильщицей, а теперь, видишь... Позавидовать можно, так? А ты послушай, что я тебе про нее расскажу, послушай, Саша Нилова! На фронте наша Евгения Павловна с пареньком одним встретилась, служили они в одной части, е самодеятельности выступали: он на баяне играл, она пела. Полюбили друг друга, все любовались ими, там же, на войне, как на ладони все было, чисто любили* светло. И когда паренек попросил у командира разрешение, чтоб пожениться, не дожидаясь конца войны, им разрешили. Солдатскую свадьбу справили, командир на время свою землянку им уступил. И вот разошлись все, паренек говорит своей молодой жене: «Я выйду на минутку!» Улыбнулся, вышел — и все... Артналет как раз. Наповал... Поцеловались они первый раз, когда им за свадебным столом- «горько» прокричали... После войны Евгения Павловна встретила хорошего человека, замуж вышла, сына родшга. Мальчик с золотой медалью школу закончил, в университет поступил. Сестра Евгении Павловны пригласила его провести каникулы в Грозном. Поехал и там утонул в Тереке... Боялся воды, плавать не умел, а захотел перейти речку. Девочки с ним были две. Шли по песчаной косе, шагнул он в воду, когда коса закончилась, думал, что и там мелко, закричать только и успел. Там четырехметровая глубина оказалась. Девочки испугались, близко никого. Нашли тело на четвертые сутки, привезли домой в цин-новом гробу... Как сейчас вижу: ходит Евгения Павловна вокруг этого гроба, вся в черном и сама черная, и приговаривает охрипшим, монотонным голосом, волосы от этого голоса у меня дыбом поднимались: «Мальчик мой, какие у тебя ножки большие стали, ничего надеть на них нельзя, распухшие... Ты мне говорил: «Мама, можешь теперь мною гордиться, я студент, ты так хотела, чтоб я поступил в университет, я поступил». Сколько цветов нанесли тебе, счастье мое... Что ж это я «счастье» говорю, это горе горькое, какая несправедливость! Ты хорошим был сыном, слушался маму, не обижал... Зачем же ты ушел от меня, родной, оставил меня, сыночек... Маленький ты мой, солнышко мое ласковое, как же я теперь без тебя жить буду!» Вот так и ходила вокруг гроба, ни на минуту не умолкая.

— Я этого не знала... Никто не рассказывал.

— Такое рассказывать тяжело. А про меня тебе что-нибудь говорили? Как я своего мужа нашла? Сидел он у магазина, закатал штанины, культи выставил... рядом шапка... Христарадничал. Сломался было человек. Хлебнула я с ним... Но ему было от чего сломаться, а тебе? Разве вашу молодость с нашей сравнить можно? Сколько для вас, молодых, делается! И стадионы с бассейнами, и общежития с комнатами на двоих, не хуже первоклассных гостиниц, спортзалы, театры как храмы. А мы в сараюшках фильмы смотрели и радовались... Я не то что завидую вам, молодым, нет, это не зависть, просто обидно до боли, что вы ничего этого не видите, не замечаете, радоваться по-настоящему не умеете. Пресытились... Почаще бы вам кинохронику о прошлом показывать, может, дойдет. Оборванные мужики, бабы, бревенчатые стены с гвоздями вместо вешалок, полати, скамьи, дерюги вместо постели, тряпье на детях. Все это было же, было! Недавно совсем. А девалось куда? Эх вы!

Я долго не могла уснуть. Ольгуня, конечно, уверена, что взбодрила меня, «поставила с головы на ноги», но какую тоску она на меня нагнала! Не справиться мне с собой, сил нет, и взять их неоткуда.,.

Глава восьмая КРЮЧКИ И АВТОМАТЫ

Ольгуня сдержала свое слово: нашла мне «дело», с хитрецой подошла: «Почитала бы ты сегодня, Саша, газеты вместо меня, голова что-то болит, таблетка не помогла». На другой день у нее вдруг насморк появился, хотя внешне никаких признаков. На третий — «мороженого поела, в горле першит, что ж мне после каждого прочитанного слова откашливаться? Выручай, Саша Нилова, в долгу не останусь».

А потом она меня в партком потащила: «Идем, идем, вызывают тебя туда зачем-то!»

В парткоме выяснилось, что меня никто и не думал вызывать, там Ольгуня представила все так:

— Вот, пожалуйста, Нилова хочет политинформатором в ткацком вместо меня. Неплохо у нее получается.

Меня похвалили, что я сама себе выбрала общественную работу, руку пожали, успехов пожелали.

За дверью Ольгуня затараторила, не давая мне рот открыть:

— Ладно, ладно, много ты говорить любишь, Саша Нилова, лучше на деле себя покажи!..

Приходится «показывать».

Первые дни я очень волновалась, хотя волноваться было не из-за чего. В красней уголок, как всегда, приходили только свои, усаживались за столами, шуршали свертками и слушали, что им читают. Я боялась другого: вдруг начнут задавать вопросы, а я? Правда, Ольгуня всегда была рядом: «Не робей, Саша Нилова! Не сумеем ответить, запишем, подготовимся, ответим в другой раз!»