Какого цвета ветер?

У Ольгуни множество диковинных фигурок из сухих веток и коряг. Я заинтересованно разглядывала фигурки. Цапля (ну прямо живая!) поджала ногу, вытянула шею. Тут и олень с роскошными рогами, и старичок-ле-совичок с хитрющим взглядом, будто подглядывает за тобой, и странная птица, которая вот-вот взлетит.

— Саша, а что, если мы пообедаем на кухне, а сюда переберемся чай пить?

— Конечно!..

Я хотела вымыть тарелки, но Ольгуня запротестовала:

— Чего еще выдумала! Ты гостья. Идем в комнату, за чай примемся.

Она набросила на полированный стол белую скатерть, внесла на подносе чайник, чашки и вазу с печеньем, потом сходила за ватрушкой, переложила ее из бумаги на плоскую тарелку.

— Сейчас мы с тобой...

— Откуда у вас эти фигурки? — спросила я.

— Из леса. Из парка.

— Я не о том. Кто их сделал?

— Природа. Я только сняла засохшую кору и немного наждачком прошлась.

— Замечательно!

— Теперь видишь, как я живу? А то три года работаем бок о бок, а ты ни разу ко мне не зашла.

— Не приглашали.

— И это верно. Мое упущение. Исправлюсь. — Ольгуня налила мне чаю. — Пей, Саша! Видишь, я не одна живу. Сколько у меня лесных друзей... А ведь я тебя специально сегодня позвала, не догадалась?

— Нет.

— Поговорить с тобой хочу, не нравишься ты мне что-то. Не могу смотреть на тебя такую, сердце болит...

— Не могу вас понять... Почему вы заботитесь обо мне? Я чужой для вас человек, а вы...

Ольгуня засмеялась:

— А может, просто подлизываюсь. Одинокая. Умру— некому будет на -могилку приходить. А так, может, Саша Нилова когда заглянет, цветочков принесет,..

Я всегда старалась избегать Ольгуншшго взгляда, а на этот раз сама уставилась на нее. Она не ожидала этого и не успела притвориться веселой.

— Вам плохо?

— Не то что плохо, Саша. Одна... Детей нет. Хотели, а не было, так и лрожили—

Я подумала: а что, если сказать ей, что у меня будет ребенок? Осудила бы без промедления: не замужем ведь.

— Саша, я вот о чем... Тебе надо учиться...

— Хотите и меня, как Грушу в свое время, за ручку водить?

— Не шути, Саша. Начальником ОТК .станешь, поднимешься. Тебе надо посмелее жить, уж больно ты застенчива, все в тень прячешься. А ты на солнышко выйди, на солнышко.

— Интересно,— сказала я.

— Давай вместе подумаем, куда тебе лучше всего поступать. Учиться все равно пойдешь, уж я от тебя не отстану, не надейся.

— Какая тут учеба? — вырвалось у меня. — Ребенка жду.

Ольгуня поставила на стол уже поднесенную было ко рту чашку с чаем.

— Да ты никак разыгрывать меня вздумала?

Я заплакала.

Ольгуня не сказала больше ни слова, подняла меня от стола, повела к креслу, усадила рядом с собой, погладила по голове, склонив к своей груди, ласково, легонько, и сама заплакала.

Наплакались мы вдоволь, а потом я торопливо, сбиваясь, боясь упустить самое главное, поведала Ольгуне

о своей жизни с того самого дня, когда помнила себя.

А в заключение добавила;

— Не везет мне ни в чем. Выхода никакого не вижу...

Ольгуня со вздохом встала, унесла на кухню посуду, сняла со стола скатерть, сложила ее аккуратно, спрятала и уже потом сказала знакомым задиристьш голосом:

— Ночевать у меня останешься. Не отпущу никуда. И не спорь со мной! Вот постелю сейчас — и ложись.

Я смотрела, как Ольгуня стелила мне постель: заменила простыню, наволочку, терпеливо заталкивала легкое одеяла в слипшийся от крахмала белоснежный пододеяльник.

Я несколько раз порывалась помочь, но меня каждый раз осаживали:

— Ты гостья^ не рыпайся!

Обо мне никто так не беспокоился, не угощал с таким радушием и не стелил постель тем более. Только мама. Помню, укладывая меня спать, она всегда пела, похлопывая легонько по спине: «Спи, мой звоночек родной...»

Ольгуня устроилась на раскладушке. Спорить с ней бесполезна.

Хорошо у Ольгуни, уютно, приятно шуршит чистое постельное белье, только мешает непрерывный автомобильный гул. Дом стоит на перекрестке, и машины круглые сутки движутся по двум примыкающим улицам.

А у нас тихо. Окна смотрят во двор. Но почему у нас? У меня. Папа и тетя Ира переехали в свое ситцевое гнездышко. А я вдруг стала бояться темноты, на ночь зажигаю настольную лампу. Раньше свет мешал мне, теперь я в нем нуждаюсь даже ночью.'

— Саша, я хочу тебе что-то сказать. Но только без обиды. Я тебе добра желаю, от всего сердца желаю, слышишь?

Я промолчала, но Ольгуню это не остановило.

— Ты можешь без чужой помощи ложку в руках держать? — спросила она. — Умыться самостоятельно можешь? Заработать на жизнь силы пока что есть?

— Не понимаю вас.

— Понимаешь. Отвечай!

— Могу обойтись без посторонней помощи.

— Я это к чему, Саша... В нашем дворе живет один мальчик, лет ему примерно семнадцать, может, больше. Парализованный. Вывозят его на коляске. Голова набок, руки скрючены, ноги не действуют. Скажи, это горе?

— Еще какое.

— Идем дальше. Тебе позезло, Саша, о войне ты знаешь только из кино и книжек, по рассказам...

— Я же не виновата, что родилась после войны!