Кактус. Никогда не поздно зацвести

– Это, к сожалению, уже углубление в темы, которые ваша матушка доверила мне в конфиденциальном порядке. Я предупреждал, что не все смогу рассказать.

Опять какие-то тайны… Я решила пока не настаивать и задала другой вопрос:

– А как вы считаете, тревога и депрессия повлияли на ее способность логически мыслить? На объективную оценку событий повлияли? Моя мать казалась вам растерянной?

– Это весьма непростые вопросы.

Последовала долгая пауза, в продолжение которой викарий сложил ладони, будто в молитве, коснулся губ кончиками пальцев и смежил веки. Я даже подумала, не вздремнул ли он ненароком. В тепле маленького кабинета, где вовсю работал радиатор отопления, и атмосфере безмятежности я бы и сама не отказалась соснуть. Наконец викарий открыл глаза:

– Я бы сказал, что после второго инсульта Патрисия действительно стала рассеянной в отношении мелочей. Например, она не помнила, куда ставить букеты, или в какое время состоится служба или встреча, или что предпочитают те или иные прихожане – чай или кофе. Порой она путала имена членов конгрегации. Несколько раз приходила зимой в босоножках, а летом – в теплом пальто. Однако в отношении важных вещей она проявляла исключительное здравомыслие. Она великолепно помнила события далекого прошлого, полностью отдавала себе отчет в том, кто она, где живет, кто ее друзья. Должен добавить, об отношениях в семье она тоже высказывалась предельно ясно.

– Но если в настоящем моя мать путала даже элементарные мелочи, способна ли она была принять осознанное решение о том, как распорядиться своим имуществом? В состоянии ли она была дать надлежащие распоряжения солиситору и понимать смысл завещания?

– Простите, Сьюзен, я передаю лишь то, что наблюдал своими глазами. У меня нет необходимой медицинской квалификации, чтобы дать вам искомые ответы. Я не могу удовлетворительно ответить, полностью ли ваша мама отдавала себе отчет в своих действиях, когда писала завещание. Могу только намекнуть – конфиденциальная информация, которой она со мной делилась, могла повлиять на ее решение распорядиться имуществом именно так.

Мне уже очень хотелось есть, я устала от дороги и этого разговора. При этом я была сыта по горло попытками викария подразнить меня неведомыми тайнами, которыми с ним якобы поделилась моя мать. Да что мне, клещами из него правду вытягивать?

– Послушайте, преподобный, давайте-как откроем карты. Если вы знаете нечто имеющее прямое отношение к составлению завещания, но не хотите говорить, я добьюсь судебного предписания, чтобы заставить вас дать показания. Я считаю, в ваших личных интересах либо сообщить, что вам известно, либо перестать намекать, что моя мать доверила вам какие-то секреты.

Викарий снова принял молитвенно-дремотную позу, и в комнате опять наступило молчание. С глубоким вздохом он наконец открыл глаза и поглядел на меня.

– Я очень сочувствую вашей ситуации, но я оказался между молотом и наковальней. Согласно профессиональной этике клирика, мирянин вправе ожидать, что конфиденциальные признания не пойдут далее без его личного согласия или указания каких-то правомочных институций. Пожалуй, я помолюсь о ниспослании решения, как поступить. Вы, несомненно, знаете, что Рождество для нас весьма напряженное время, и несколько дней я не смогу уделить внимания вашему делу. Но свяжитесь со мной в новом году, и я предложу вам решение. А пока позвольте пожелать вам счастливо и спокойно встретить Рождество в лоне семьи. Хотите, я помолюсь с вами перед дорогой?

– Нет, спасибо, – отказалась я.

Вернувшись в притвор, я обнаружила на месте чемодана и промокших подарков записку от руки:

«Стэн за мной заехал на машине, так что ваши вещи мы увезли к нам домой. Ждем вас на сандвич и чашку чая. С любовью, Маргарет».

Я готова была ее расцеловать… Ну почти.

Дождь прекратился, и небо чуть прояснилось, однако дул сильный ветер. Я поплотнее завернулась в пальто и зашагала по Блэкторн-роуд, обходя ледяные лужи. Странно было сворачивать к дому Маргарет и Стэна вместо дома матери. Я оглянулась. Эдвард, должно быть, куда-то уехал на праздники: машины на дорожке нет, и шторы опущены. Интересно, где его носит… Хотя мне, честно говоря, все равно.

Беседа с Маргарет и Стэном оказалась гораздо результативнее, чем с викарием. После блюда сандвичей с яйцом и майонезом мы отдали должное домашним пирожным с коньячным кремом и хорошему шерри (на таком сроке на донышке бокала уже не повредит, правда?) и перешли в удобные кресла в гостиной. Стэн тут же надел очки для чтения и углубился в «Радиотаймс». Я задавала Маргарет те же вопросы, что и викарию, а она будто того и дожидалась.

– Я считаю, она очень путалась! Ты согласен, Стэн? – обратилась Маргарет к мужу.

– О, еще как путалась! Определенно терялась, – отозвался он, не поднимая головы от журнала.

– Я сто раз говорила, что она никак не придет в себя.

– Совсем не в себе была, – поддакнул Стэн.

– У меня складывалось впечатление, что она меня совсем не слушает, когда мы разговаривали. Кивает, но не слушает. Это же сразу видно!