Ведь что получалось. Выходило, что Петро Всеволодович Хрущ — трепло и балалайка. На всех углах давился криками, что дочку выдаст за украинца, чтобы слава Киевской Руси не умалялась в будущих веках, и — на́ тебе, прокол. Зинаида решила в одночасье за родителей, за Киевскую Русь и нынешнюю Федерацию. Да потом, С. Горилкину твердо была обещана Зина. Стало быть, подрезался хрущевский корень. Мы ему втолковали насильно — Хрущ в тресте нашем числился инженером по технике безопасности: не все еще потеряно. Ведь кто бы ни родился, можно его по матери записать. Дескать, появился на свет еще один представитель Украины, правда, на уральской земле и при активном участии апшеронца.
Утром, похлебав козьего молока, с непонятным чувством мы подкатили к районному загсу. Обитель для удачных и неудачных сочетаний располагалась в нескольких комнатах, заполненных кадками с вечнозелеными растениями, со стен на зрителей глядели десятки приговоренных к совместной жизни мужчин и женщин.
Подошла наша очередь. Молодых зазвала женщина, переполненная ведомственного счастья, с загсообразной счастливой улыбкой на устах и плачущими глазами. Точно и лицо ее, как жизнь, делилось надвое. Поначалу медовый месяц, восторги, бездумный смех, потом проза, где чаще состояние задумчивости и слезы.
Я слонялся, оценивая фотографии, как вдруг за тайной дверью, где вершилось обручение, послышался хохот. Солировал смех гортанный, с акцентом, ему вторил — нежный, полуфрикативный, южненький, значит, а потом шел хор свидетелей и родителей.
Я сунул голову в проем, сгорая от любознательности.
Загсовская женщина, вся красная, глядела на молодоженов с плачущим выражением улыбчивого лица.
— Давайте еще разок попытаем! — уговаривал Хрущ растерянного администратора. — Второй раз — завсегда легче.
— Зинаида Петровна Хрущ и Шахсаид-Мустафа-оглы-Джафар-Фархад-оглу-Вагиф Курултаевич-Бюль-бюль-оглу-Яша-Саламатович… Нет, — остановилась администратор. — У меня рябит в глазах.
— Ладно, — согласился отец Хрущ. — На сегодня хватит. Думаю, что не длинное имя красит человека.
— Правильно, ата, — поддержал зять шустро. — Саг олсун человек и наши родители!
Делаю второе лирическое отступление. Начну с предупреждения: никогда не пейте, товарищи, особенно на свадьбах! Обряд этот должен быть чрезвычайно, невообразимо трезвым, и не только для молодоженов — для всех гостей. Иначе — беда.
Бригада не удержалась. Вернее, кроме нас, некому было прикончить запас хмельного. Да свадьба получилась азиатская почти. Хрущ с горя решил закатить такой пир, какой в том поселке и не снился. А азиатской свадьба была не потому, что мусульмане как бы собрались. Дом Хруща возвышался всего в ста метрах от границы «Европа — Азия» — вот откуда пароль праздника: на восточной, значит, стороне.
Когда зарегистрировались, на двух машинах назад в деревню погнали, будто бы щи суточные прокиснут и зелье выдохнется. И началось главное, а главное то, что из двадцати приглашенных не пил никто, кроме упомянутого коллектива. Толпа юных апшеронцев, рабочих и служащих из нашего города, по маленькой рюмочке пригубила только из уважения к возрасту, но не к старшим, которые производят и понужают вино. От Зинкиной стороны выступали две славные девчушки, отродясь не нюхавшие спиртного, а главное — не желающие гадость эту глотать. Так мы против воли и стали жертвой бабкиного винного террора: бабуля давно изготовила много вкусных вещей и громадную емкость первача. С первача-то и поплыли в загадочное и бессознательное.
Свадьба пела и плясала несколько часов в трех крохотных комнатах и кухне. Хрущ в обнимку с приворотным глечиком колобродил промеж членов буровой установки. Молчаливый Стуков, Энвар да я с трудом ворочали языком, хотя приняли мы на каждого до смешного ничтожно, тем более что каждый из нас весил более ста килограммов. Мы, верно, опьянели, как говаривали в старину, когда вина не пили, а царская водка тиражировалась крепостью в восемнадцать градусов,— зашатались от счастья за новоженов, за новую ячейку государства и за Петра Хруща, который наутро поинтересовался погодой не только на Урале, Украине, но и в прикаспийской республике.
И вот с нами тут грех случился. Стыдно рассказывать, а надо.
Хрущевская бабка, она же теща, была чрезвычайно экономной. Бутыль-то гадости она выгнала заранее, но, не зная, сколько нагрянет питу́хов и каких, бухнула в емкость горсть табаку для крепости, вернее, дурости, или птичьего помета, чтобы с ног гостей посшибало от малой дозы. Мы, разумеется, про помет не догадывались — как-никак семья интеллигентная свадьбу затеяла, да и мы самую что ни на есть малость гадости той отдегустировали.