Календарные дни

На эмтеэмовском дворе взору Пескова предстала совершенно босховская картина. В центре пространства догорали первобытные рудознатские костры. Голый по пояс пан с бородой и в фирменных штатовских джинсах с уханьем, но играючи, мял на наковальне сельхозинвентарь. Облитые гудроном или черной краской бороны гнездились по периметру забора.

Кузница с ковалями точно с неба свалилась.

— Ну, здравствуй, товарищ директор! — к Пескову подошел хромоногий пожилой человек, расточая индоевропейские улыбки. — Знакомиться давай. Мои земляки много о тебе хорошего наговаривали, они с тобой условились, а мы тебе полтораста борон справили — как раз в аккурат на десять тысяч бумаг. Даже без копеек, как нынче на железной дороге. Принимай работу!

На самом слабом месте молодого руководителя — на шее — выступил ледяной пот. Тем не менее он с деланным, рыночным равнодушием переспросил, надеясь, что ослышался:

— Сколько, говорите, на совхозную кассу намаяли?

— Не совсем справедливое замечание — это не я говорю, — как бы обиделся пожилой человек, которого звали Петро Ивановичем, и в голосе его зазвенели стальные нотки. — Так показывают расчеты, анализ дела. У меня тут тридцать мужиков да столько же баб с ребятишками — и все в один голос твердят про какие-то десять тысяч. Будто бы за работу должны, будто бы.

— Я сразу смекнул, что это экономический грабеж! — успев очахнуть от удара, выкрикнул старший механик, вклиниваясь между директором и вожаком кузнечного косяка. — Никаких дел!

Пожилой отодвинул его и, вглядываясь в мужиков-ковалей, ласково позвал:

— Олег Николаевич! Растолкуй, что не лихой разбой совершаем, не беззаконие творим, а выполнили договорную работу, основанную на тонком экономическом расчете.

— Настолько, видимо, тонком, что я пока ничего не понимаю, — сказал директор, хотя понимал, ох понимал!

— Олег Николаевич — артельный экономист, — объяснил пожилой. — Правда, промакадемий он не заканчивал, с высшей школой не общался, зато у него живой природный ум. Расценки на все кузнечные, строительные, малярные работы помнит без бумаг.

Высокий парень с длинными волосами, поверх которых пристроилась клетчатая кепи с пуговкой, держа в руках справочник нормативный, сунулся вперед с речью.

— Людей и комиссию по трудовым спорам не гневи, начальник, — запел он длинным голосом. — Расценки не нами намалеваны, дорогой товарищ, а специалистами, которые в Москве сидят. Записано: ручная ковка одного зуба бороны — пять целковых. На каждой твоей бороне десять — пятнадцать зубьев ремонта просили. А борон тех — сто пятьдесят. Вот они стоят одна к другой — залюбуешься! Какой будет эпсилум, простите за греческое слово, если пять помножить на пятнадцать, а все — на сто пятьдесят?

— Филькина алгебра! — побагровевший Поздеев вырвал книгу расценок и швырнул в посветлевшее небо. — Вы, соотечественники, не парьте мне мозги! Кто же ломаные зубья считал? И как проверить, ежели вы сцепки все гудроном залили? Да у нас, коли по правде, тут на свалке лежали целые бороны!

— Зачем же ты, лучший хозяин района, грязью себя мажешь при посторонних? — тихо и с упреком остановил механика Петро. — У такого аккуратного — и инвентарь добрый в грязи? Никто не поверит. А вот копия того договора, — Петро Иванович сунул директору документ. — Согласие на ремонт сельскохозяйственных машин, техники и инвентаря. Подпись узнал?

— Моя, — сказал Песков, лихорадочно соображая, в какой приблизительно финансово-экономический омут окунуло его сейчас и как выскочить из него без криминала.

— Узнаёт! — зашелестело в ряду женщин, напряженно ловивших мужские скупые речи насчет какой-то экономики.

Песков физически прямо-таки чувствовал, что за оставшиеся полжизни ему не расхлебать этой гадости. Спешившие на утреннюю дойку рабочие заворачивали, завидя директора, и скоро раззвонили о внеплановом ремонте по всей деревне. Около ворот машинного двора густо зароился и коренной селянин, с болью жертвующий рабочим временем, и всегда чумной от свежего воздуха дачник, молча жаждущий развязки конфликта. Скопилось… молчаливых до ста человек, и на МТМ стало тесновато.

— Ладно, не будем провоцировать беспорядка, — сказал директор старшине ковалей. — Пойдемте со мной в контору. Остальные кузнецы пусть палатки скатывают и готовятся в дорогу.

И песни жен, и крик детей,
И звон походной наковальни, —

приплел не к месту какой-то филологический умник из дачников. — Прямо как у Пушкина.

Леонид Песков, полненький уже, большелобый, с плоским затылком — в детстве часто на жестком лежал, — заторопился задними дворами, зло топча глину и петляя среди сырых с неистребимым ароматом живого леса поленниц. За ним степенно держался седенький Петро Иванович, похожий на главстаршину в отставке. Очень это напоминало согласную процессию, когда тесть с ласковым зятьком тайком от хозяек к баньке двигаются, кислушкой насладиться.

Настучал-таки на сторону об инциденте местный доброхот. Не успел Леонид вызвать в кабинет старшего бухгалтера, экономиста и кассира, как телефон забрякал.